|
Я вижу, как она готова в глотку вцепиться собственному затылку, Бакунин на этот счет не распространялся, эй ты, вонючий импотент, люби меня нежно, так знай, что я ненавижу Пресли, он вообще был скрытый гомик, ты на его баки посмотри, да мне плевать, и на этот «Битлз», кстати, тоже, кто это мертвый? а, жаль, мертвые всегда правы, а я не хочу, чтобы он был прав, ну, что теперь делать, что же ты, что же ты… Можно не Пресли, если ты не хочешь, май свит, есть еще, между прочим, «Плэтерс», негры, три мужика и баба, потрясающие негры, и губы у них, как башмаки, да нет, без шнуровки, не пугайся, я их просто обожаю, а ты говорила, что я расист, они эту вещь раскладывают на голоса, вот так, я их обожаю — люби меня нежно… Я касаюсь ее затылка губами, и в них расходятся швы — оказывается, я весь состою из швов, они наложены на окопы — это всего лишь защита от девочек из шестьдесят восьмого, левачек со шприцами в ванной и растыканным по углам героином, и плевать им на негров, я сдаюсь, я выбрасываю белый флаг, и в мои растрескавшиеся губы набивается песок — песок ее волос, он пахнет кожей и еще чем-то у корней — орехами и кофе, кажется, «мокко», она обожает Азию, но какую, я еще не решил, я перебираю ее волосы, как четки, и это примиряет меня с исламом; маленькие… они маленькие, похожие на детей, и раковины среди детей — уши с чуть припухшими мочками — совершенно внезапно, так вот у кого жемчуг в раковинах — и они раскрываются под моими губами, забитыми песком ее волос. Вот как, май свит, и эта земля, и отброшенное яблоко, и отброшенный нож, естественное продолжение руки, я твое естественное продолжение руки, а потом выше, собирая на ходу жемчужины, и вниз — по хлысту позвоночника, уходя и возвращаясь, уходя и возвращаясь, уходя и возвращаясь… У меня действительно горькие губы?.. Да, можно… Да, да, да… …Не больше, чем запекшаяся корка сна, — что происходит? да, корка, да, сон, но это другая боль, которую помнить невозможно, кажется, так — сон в прутьях; любовь не более, чем животное, оно кусает едва прорезавшимися клыками, и шерсть его забивается в рот… Что-то происходит, и высокий стриженый затылок отдаляется от меня, зарастает и покрывается утром, которое я ненавижу в любом облике — теперь это Мик Джеггер, пожелтевший, как китаец, должно быть, его предки грешили со временем. Мик Джеггер — это я, вот все и разрешилось — день, когда произошла подмена, это просто, уголки его загнулись, я понимаю, что происходит, я понимаю и боюсь повернуть голову. Тебе придется это сделать, ах да, но — тебе придется это сделать, говорю я себе, в конце концов, если Мик желт и засижен мухами — это не более чем пикантная связь, я убиваю в себе себя, я вижу только ее руку на своей груди, пигментные пятна, кажется, так это называется, ты не забыл, какой сегодня год и что происходит с девочками из шестьдесят восьмого, если они доживают и им не разносят черепа в прошлом — вот так: пигментные пятна и кольцо из дешевого почерневшего серебра, вот и все ваши идеи, я ненавижу эту руку настолько, что прижимаюсь к ней губами, — вор у вора дубинку украл, дурак, вот твои губы и затянуты, и в них нет больше песка, о, господи, в них нет больше песка ее волос. — 132 —
|