Паразиты сознания

Они допустили ошибку, что не напали на меня в тот момент. Я был бы побежден, потому что почти совсем лишился сил и не имел времени их восста­новить. Вот так они убили Карела Вейсмана — те­перь я знал это точно. При виде этой лишенной всякого смысла пустоты невольно рождается мысль, что даже смерть не может быть хуже. Человек чув­ствует, что жить — значит всего лишь цепляться за свое жалкое тело с его иллюзиями. Он видит свое тело, как видят Землю из космоса, с той разницей, что понимает при этом — возвращаться туда ему незачем.

Да, им надо было бы напасть на меня тогда. Мо­жет быть, смерть Карела убедила их, что я умру точ­но так же, от собственной руки. Но у меня такого искушения не появилось: мое сознание не испыты­вало невротического давления, которое заставило бы яленя мечтать об избавлении. Только нервная жен­щина падает в обморок, когда на нее кто-то набра­сывается; женщина, сильная духом, понимает, что это не спасение.

И тут у меня появилась мысль, которая помогла мне изменить ход событий. Она состояла в том, что если эти существа сознательно вызвали у меня ощу­щение полной бессмысленности бытия — значит, они должны в каком-то смысле существовать отдельно от него, по ту его сторону. Как только эта мысль мелькнула у меня в голове, силы начали ко мне возвращаться. Теперь я видел, что паразиты на­меренно довели меня до такого состояния — как охотники на черепах переворачивают их брюхом вверх: они понимали, что именно с этой стороны че­ловек уязвимее всего.

Но если так, то, значит, они и сами знают, что это ощущение пустоты есть иллюзия. Мой дух сопротивлялся ей, как мог, но он оказался на лож­ном пути. Взрослому очень легко запугать ребенка, воспользовавшись его незнанием. Он может, напри­мер, довести его до безумия, начинив его мозг страшными историями — вроде рассказов про Дра-кулу и Франкенштейна, — а потом показать ему Бу-хенвальд и Бельзен, чтобы доказать, что на самом деле мир еще страшнее. В каком-то смысле это так и есть, однако только взрослому под силу разгадать уловку и понять, что ужасы Бельзена и Бухенвальда не обязательно присущи природе вещей, что их можно победить силой человеческой порядочности. А что если эти существа точно так же пользуются моим незнанием? Мне представлялось, что я мыслю логично — что нам позволяют продолжать жить лишь подпорки, которые оказались иллюзиями. Но ведь ребенок может разувериться в непогрешимости своих родителей, не перестав их любить. Другими словами, даже когда иллюзии исчезают, все равно остается действительность, достойная любви. Не может ли быть так, что эта жуткая агония — или, точнее, жуткое отсутствие агонии, это ощущение беспредельного холода действительности — не опас­нее боли, которую испытывает ребенок при падении?