Миллионер

— Не говорите мне сейчас ничего. Вы же умная женщина и сможете все продумать. Я с женой живу только формально. Она не против такого поворота. Я обо всем ей рассказал. Мы договорились, что, обеспечив ее и детей, я могу быть свободным. Я безумно люблю вас и готов на все. Слышите, абсолютно на все…

Мария Георгиевна выдернула руку и поспешно вышла из кабинета Данченко. Она не смогла оставаться на работе и, сославшись на головную боль, быстро ушла домой. По дороге, которая была довольно длинной, Мария Георгиевна шла, вздрагивая от любого шума мотора, думая, что это машина Данченко, посланная следом. Она понимала, что генерал уже не может бороться с собственными чувствами и действительно готов пойти на все.

«Но что делать? Поговорить с мужем? А зачем? Что может сделать он? Это приведет только к усилению конфликта и дополнительным переживаниям, — думала Мария Георгиевна. — Может быть, стать его любовницей? Но это так постыдно. И разве я смогу скрыть измену от мужа? И разве это остановит его от действий в отношении Месропа?»

Незаметно для себя, за размышлениями, она зашла во двор разрушенной церкви и прошла в храм через двери. Внутри все было разорено. Фрески на стенах изуродованы, только местами оставались куски с росписью, сохранившие рисунок. Иконостас либо вывезен, либо уничтожен. Ко всему прочему церковь еще и жгли. На месте алтаря валялись обуглившиеся куски бревен. Купол был наполовину снесен, и вверху, словно рана, зияла огромная дыра, устремленная в небо.

Мария Георгиевна перекрестилась и прочла молитву: «Ангеле Христов святый, к тебе припадая молюся, хранителю мой святый, приданный мне за соблюдение души и телу моему грешному от святого крещения…»

Она вышла из развалин и столкнулась в дверях со старушкой, которая странно на нее посмотрела и сказала:

— Все будет хорошо, доченька… Вот увидишь! Храни тебя Бог!

Мария Георгиевна быстро пошла по улице и вскоре оказалась дома. Месроп возвращался домой уже затемно, перемазанный глиной, множество раз пропотевший и продрогший за день в канавах. Он так сильно уставал, что временами полностью замыкался и весь вечер, до самого сна, не ронял ни слова. Он тоже жил напряженным ожиданием худшего, потому многое понимал, но оставался смиренным.

В этот вечер он тоже было замкнулся в себе, но вдруг, взглянув на жену, спросил:

— Мара! У тебя что‑то сегодня произошло?

— Нет. Ничего особенного. С чего ты это взял? — ответила она.

Месроп опустил глаза и больше ничего в этот вечер не говорил. Она вязала ему свитер на самодельных деревянных спицах, а он задумчиво сидел у печки и грел замерзшие руки.