Миллионер

— Кто вам сказал об этом? — спросил я Ресина. — Сам Краснов?

— Нет, мы с этим подонком даже не разговаривали. Мы к такому выводу сами пришли. Сидели как‑то, думали, кто бы мог финансировать издание его книги…

И тут я все понял. Не забыл Гусь унижений, которым подвергался со стороны Лужкова в Лондоне. Не забыл он и то, что вместо посещений намеченных им мест Лужков уезжал со мной в театры и на разные мероприятия, оставляя Гусинского с носом! Двигало им чувство зависти, а может, и ревности к дружескому расположению Лужкова ко мне, которое Гусинский перенести не мог! Хорошо, что еще не заказал меня киллерам, но этого надо было теперь серьезно опасаться.

— Ведь это «предположение» высказал Гусинский, не так ли? — спросил я у Ресина.

И Ресин признался: «Да, он…»

— Владимир Иосифович! Мне срочно нужно встретиться с Лужковым. Моей вины нет никакой, и вы должны понять, как трудно мне жить в таком положении и работать в Москве! Вы можете такую встречу организовать?

— Конечно, смогу. Я уже ему сам говорил не раз, что так поступать нельзя, это не по‑товарищески! Ты иди, а я договорюсь, и мы тебе перезвоним.

Вечером мне действительно позвонили и сообщили, что Лужков ждет меня у себя завтра утром в девять часов.

К тому времени я уже знал Лужкова лично пятнадцать лет! Мне было известно, что утром к Юрию Михайловичу лучше не заходить! Он в это время суровый, немногословный и вообще по своему типу ярко выраженная «сова», поэтому любит проводить встречи после двенадцати ночи. Назначенное время можно было расценивать так, что Лужков со мной на мировую не идет. А если это и случится, то добиться восстановления дружеских отношений мне будет крайне трудно.

Где‑то после завтрака Лужков обычно приходит в себя, к середине дня постепенно добреет — и вечером с Лужковым можно решать любые вопросы…

А девять утра — это значит сразу после оперативки? Где он всем раздает указания и приказы, кого‑то обязательно песочит так, что искры летят. Или это еще до оперативки, когда он только готовится к очередному разносу?

Но выбирать время мне не приходилось, и ровно в девять часов утра я сидел в его приемной. Ждать долго не пришлось, и меня пригласили войти.

Лужков читал газету, сидя за своим письменным столом.

Я прошел по кабинету, остановился метрах в пяти перед ним и поздоровался.

В ответ — молчание. Без признаков приветствия или какой‑нибудь реакции в мою сторону. Он даже не прервал чтения.

Стало понятно, что надо было срочно что‑то предпринять или повернуться и уйти.