|
Говоря это, она разливала чай; потом намазала сгущенное молоко на хлеб и подвинула девочке: — Ешь. Самая любимая ее еда. — А шоколад-то! — спохватился Серпилин. Он взял шоколад и отломил несколько кусков. — Никогда такого не видела, — сказала жена сына. — Трофейный, немецкий. Они его последнее время своим на парашютах сбрасывали, а парашюты к нам попадали. — Страшно там, наверное, было, — сказала она, и он понял, что сейчас, после потери мужа, она еще в таком состоянии, когда, думая о войне, все время думает только об одном — как там страшно. Страшно, потому что был человек — и нет. — Скажи спасибо дедушке… Серпилин с непривычки даже не сразу понял, кому это сказано. А когда услышал послушное тоненькое «спасибо» и увидел обмазанную шоколадом пуговку носа, улыбнулся: — Ешь на здоровье. У меня в мешке еще много, я его не люблю. Сказал и увидел недоверчивые глаза маленького человека, услышавшего явную ложь и нелепость. «Ешь, ешь, я не люблю. Пей, пей, я не люблю» — наверное, не первый раз это слышит и, хотя всего три года, уже не верит… — В самом деле не люблю, ей-богу! — Пойдем, доченька, посуду помоем. — Жена сына встала, протянула девочке одну чашку, а все остальное забрала сама и пошла к дверям. Серпилин, глядя ей вслед, подумал, что хотя она сейчас в валенках, и хромает, и немного сутулится, и нисколько не думает о своей внешности, а все-таки она видная и довольно красивая, а главное, совсем еще молодая женщина. И как бы она сейчас ни горевала, жизнь для нее еще не кончилась. Когда он в двадцать первом, после гражданской, приехал к своей будущей жене, вдове Васи Толстикова, выполняя данное ему обещание, то встретил ее такой одинокой и такой готовой ответить любовью на его любовь, что вначале даже не поверил своему счастью, был не готов к нему, потому что прошло тогда после смерти Толстикова всего два с половиной года и была Валентина Егоровна не только потом, айв молодости строгой женщиной. Но раз отгоревала, значит, отгоревала; раз полюбила, значит, полюбила. А хранить верность мертвому для соседей и родственников — была не из таких, чтоб с этим считаться! А Вадиму шел тогда пятый год; не намного больше, чем теперь его дочери… Жена сына вернулась одна. Серпилин взглянул на нее вопросительно. Уже привык за это время, что девочка ходит за ней хвостом. — Моется после вашего шоколада. Сейчас укладывать ее буду. Вы все же хотите на диване? — Уже сказал, чего к этому возвращаться? Она кивнула. — 501 —
|