|
Если все же конвертировать эту реплику в валюту мышления, чуждую господину, он могла звучать так: «Я признал бы вину и обратил бы свой гнев на самого себя (то есть, на вашем варварском наречии — «покаялся бы»), если бы не сделал всего, что мог, если бы колебался, боялся, экономил силы… Но и тогда вы были бы мне не нужны, у меня все равно не нашлось бы более строгого судьи, чем я сам. Дело, однако, в том, что я использовал все попытки — и вот не вышло. А это уже не называется «вина», это нечто гораздо более серьезное — не судьба ». Перед нами единственно возможная форма самоотчета трагического сознания, независимо от того, слышим ли мы монолог «положительного» или «отрицательного» героя — подобное разделение не существует изнутри трагического бытия и является внешней оценкой, возникающей в период упадка и фальсификации трагедии. Ясно ведь, что Гектор и Ахилл отличаются друг от друга не принадлежностью к силам добра или зла, а лишь тем, что одному «судьба», а другому — «не судьба». Интересно, что аргументация хитрого разума (ее архетип «виноград зелен») по своему устройству значительно сложнее, чем лаконичное признание «не судьба». Однако последнее, несмотря на свою простоту, встречается несравненно реже, как и бытие героя вообще, осуществляемое в категориях судьбы, а не вины и прощения, является привилегированным и обреченным на исчезновение. Многие могут удивить нас поразительным знанием самых разнообразных вещей, но лишь единицы способны удивить незнанием страха. Или неведением собственной смертности. Или непониманием того, что против судьбы не попрешь. Это воистину удивительное неведение и дает право обладать судьбой. Несчастное сознание тоже охотно пользуется присказкой «не судьба», причем гораздо чаще трагического сознания. Но тут мы сталкиваемся с подделкой, с фальшивомонетчиками спекулятивной рефлексии, много чего говорящими всуе, с ничтожным или нулевым содержанием экзистенциального опыта. Это их Ницше назвал «шавками, смеющими обещать без малейшего на то права». Результатом неконтролируемой инфляции оказывается неизбежная девальвация. Сколь далеко она зашла, можно судить по расхожему словоупотреблению: «Судьба бухгалтера Сидорова сложилась нелегко». Или: «Как удивительна судьба Ивана Петровича». Наблюдаемый здесь эффект можно сопоставить и с другими участками гиперинфляции: «гениальность» перестает быть привилегией бога, затем поэта, потом достается актеру, и наконец возникает воспетая Музилем «гениальная скаковая лошадь». Сначала обращение паи адресуется только господину, потом появляются последовательно пан управляющий, пан профессор — и так вплоть до пана мусорщика… — 157 —
|