Клиническая психотерапия

Чтобы умело помогать Природе защищаться совершеннее, клиницисту необходимо ее знать-чувствовать-понимать в живых подробностях, чему он обучается в медицинском институте (начиная с анатомии, физиологии, биохимии). Медик идеалистического склада души так же нередко с интересом постигает человеческое тело, чувствуя его, однако, не как причину-источник духа, а как сложный сосуд-приемник-хранилище духа, который надобно научиться исправлять-чинить. Таким, например, был знаменитый наш хирург и богослов В.Ф. Войно-Ясенецкий, продолжавший практиковать и после возведения в сан архиепископа. Изучение клинической медицины клиницистом есть, в сущности, изучение природной самозащиты-приспособляемости организма, которая, более или менее явно, видится-проглядывает основой клинической картины болезни. Клиницист озабочен тем, чтобы, по возможности, отчетливо распознать, что это именно то заболевание, а не другое, дабы лечить именно так, а не иначе. Врачи идеалистического склада, мироощущения (кроме восхищенно исследующих гармонию «коробки» духа идеалистических хирургов, дерматологов, патологоанатомов) чаще менее озабочены дифференциальной диагностикой, подобно тому, как пьющий из чашки кофе может быть менее озабочен формой чашки, нежели самим кофе.

Рядом с клинической, материалистической медициной всегда развивалась одновременно, в благотворном, напряженном противоборстве с нею, медицина идеалистическая, порою мистическая. Первый знаменитый клиницист грек Гиппократ родился в семье жрецов-врачевателей. Другой великий врач древности, живший после него, римлянин Га-лен, сделавший немало прекрасных открытий в медицине (доказавший, например, что нервы ощущают), уже нарушил клиницизм Гиппократа принципом управляющей телом изначальной Целесообразности. Великий реформатор медицины «безумный» (слово Лейбница) швейцарец, алхимик Парацельс (XVI век) понимал Природу как живое целое, проникнутое «звездной душой» (нематериальный астральный принцип), а болезнь — как паразитическое живое существо. Он пренебрегал анатомией и, призывая врачей лечить интуитивно, сжег публично сочинения Галена и Авиценны. В соответствии со своими абстрактно-теоретическими положениями, как рассказывают, лечил прикладыванием магнитов даже больных с органическим слабоумием от слабоумия (без заметного успеха, конечно). Но он же благодаря этим же отвлеченно-символическим, алхимическим построениям, поведал медицинскому миру об обмене веществ, сделался основателем медицинской химии, т. е. аптек, стал лечить сифилис ртутью, открыл и применил для лечения минеральные воды. Противоречивый Парацельс был, в сущности, экстрасенс. И если бы был другим, то не открыл бы того, что открыл. Классик мировой медицины англичанин Сиденгам (XVII век) был истинным клиницистом и ярко-подробно, без головокружительных революций в науке развивал учение Гиппократа на основе современной ему физики и химии. В духе этой благотворной борьбы-дружбы материалистических и идеалистических взглядов нетрудно вспомнить всю историю медицины. Отмечу, что российским врачам-лечебникам, как известно, все же чаще присуще было клиническое, мягко-человечное мироощущение (Муд-ров, Дядьковский, Боткин, Захарьин, Остроумов, Корсаков, Ганнушкин), нежели их западным коллегам (Бурхав, Шталь, Биша, Ганеман, Фрейд, К. Гольдштейн, Г. Бергман, Морено). При этом ни в коем случае нельзя сказать, что указанные российские врачи лучше западных, или наоборот. В каком-то смысле всё лучше другого, в каком-то хуже. В смысле реалистически-осторожного отношения к лечению, душевной заботы о пациенте, меньшего количества осложнений — да, лучше. А в смысле меньшего количества революционных медицинских концепций (обусловленных, чаще всего, «сумасшедшим» полетом аутистически-идеали-стической, абстрактной мысли) — печально признаемся — хуже. «Сумасшедшие» концепции побуждают и к необычным лечебным приемам. Парацельс не случайно из алхимика сделался химиком лекарств, что было в те времена так необычно. Он лечил, как я уже отметил, прикладыванием магнитов и, наверно же, нередко снимал так невротические расстройства внушением, невольно сделавшись одним из основателей психотерапии. Но, конечно, так же как материалистическая медицина может быть грубой, прямолинейно жестокой (например, когда душевнобольного мозговой операцией лишают его патологической агрессивности вместе со всеми личностно-неповторимыми стремлениями вообще), — так же может быть опасной и идеалистическая медицина. К примеру, экстрасенс смертельно «уводит» своим лечением от необходимой операции раковую опухоль или современный колдун изгоняет сопротивляющуюся, кричащую от негодования ведьму из женщины, страдающей истерией. Впрочем, нередко все тут сложнее, нежели видится на первый взгляд. Ведь если «сказочная» психотерапия колдуна помогает без осложнений наивной женщине, верующей в ведьм и леших, а другая процедура ей не помогает, — что же делать? Колдун оказывается в таком случае стихийным клиницистом, поскольку задача клинициста — помогать больному в соответствии с его природой, верой, даже душевной наивностью-грубоватостью, в соответствии с характером вредоносного воздействия. Помогать так, чтобы помогло. М.Е. Нефедова, врач-психиатр, призналась в газете Чумаку, что скептически относилась к его сеансам, пока не приложила его фотографический портрет к больным зубам (Куранты, 31 марта 1994). Что это? Целебное действие внушения-самовнушения или присутствие особой чумаковской энергии в газетной фотографии? Какая разница страдающей женщине, даже психиатру, ежели помогло? Вот во время психотерапевтического сеанса кладу руку на голову пожилой пациентки — и она, в соответствии со своей материалистической природой души, чувствует руку мою как живое, сочувствующее ей человеческое тепло, исходящее из моей природы. А ее подруга идеалистического склада души, в соседнем кресле, воспринимает мою руку как целебно передающую ей мировую космическую энергию. Как реалист-клиницист, понимаю, что если эта «целительная энергия» обнимает-пронизывает весь мир, проникая в пациентку через меня, как через проводник, даже в телефонном разговоре (как она сообщает мне), то энергия эта ничем не отличается от частицы вечного, бесконечного, изначального Духа, правящего миром. Знаю, что многие идеалисты склонны веровать во все, что может подтвердить им изначальность духа, отбрасывая возможность случайности. Даже мои коллеги, врачи-психотерапевты. «Не могу заниматься гипнозом, — жалуется доктор. — Чувствую, как многие депрессивные пациенты высасывают из меня энергию во время сеанса». А если мне самому станет не по себе во время гипнотического сеанса, объясняю это погодой, тем, что ночью спал плохо или, кажется, заболеваю простудой... Для клинициста-реалиста сомнамбулический гипноз — есть суженное помрачение сознания (защитно-приспособительной природы) с выплеском в кровь чудесных лекарств организма. Для идеалиста, порою, гипнотический сомнамбулизм — выход души пациента за границы его личности в мир бесконечного вечного Духа (трансперсональное состояние). Разные мы все природой своей, и так должно и быть.