Одежда рвется? Да, к сожалению. Стекла бьются? При всяком удобном случае. Они бьются сами, не мы их бьем. Мир тверд и неподатлив. Хлопнешься оземь или ударишься о стену, о подоконник, о шкаф, о стол, об острый угол — больно, иногда даже очень больно. И вот небо для нас, для детей, устлало землю белым ковром, как птица выстилает для птенцов пухом свое гнездо. Зеленой травы зимой нет, и не скоро она будет. А если и будет, то огороженная, и топтать ее нельзя. А со снегом можно делать что хочешь. Есть снежки невинные, есть злостные, есть благородные и есть коварные дум-дум, запрещенные гуманным законом войны. Есть картечь, есть бомбы, есть гранаты. А для вас это все — снежки, которыми выбивают стекла. Но что ж поделаешь, война!.. — Случайно не я. — А кто? Пожимаешь плечами: — Не знаю. В самом деле, не знаю. Если даже и знаю, то все равно не знаю. Может, мне только показалось, что это он. Потом-то я, наверное, узнал бы, порасспросил бы спокойно ребят, взвесил. Но сейчас у меня нет полной уверенности, что это- именно он, наверняка он, и никто другой. Ведь я бежал после звонка, опаздывал. Усталый, радостный, оробевший. Мне могло показаться. Их там двое стояло. Наверное, кто-нибудь из них. А тут мелькнуло еще чье-то лицо. Возможно, что как раз тот, третий. А может быть, какой-нибудь шальной снежок? Надо установить, нужно время, а учитель хочет узнать все сразу. И вообще, пусть другие скажут: может, они ближе стояли, больше видели. И мы мрачно молчим. Долго, невыносимо долго. Закон божий прошел спокойно. Рассказывали об Иосифе, которого фараон бросил в темницу. Иосиф умел толковать сны. Потом-то ему хорошо было, но сколько он перенес! Братья оклеветали его, продали, долгие годы он сидел в мрачном подземелье. Я недолго стоял в углу и то сколько выстрадал! А ведь я стоял в классе, где есть окна, и понимал, что это только до звонка. Почему мы не знаем, как выглядела египетская темница и как долго томился в ней Иосиф? Жалко мне Иосифа. Вчера я хотел знать все об эскимосах, сегодня — об Иосифе. Вопросов у меня очень много; отчего взрослые не любят наших вопросов? Ведь того, что было так давно и так далеко, могут не знать и взрослые. Почему они никогда не признаются в том, что не знают чего-нибудь? Они ведь могли бы прочесть потом в книжке или спросить того, кто знает больше. Или догадаться. Им легче... Раньше в школе не было даже таблиц и картин. В мое время даже кино не было. Как же бедны были детские годы без кино! Нам рассказывали о морях, о горах, о диких племенах, о давних войнах. И мы мечтали все это увидеть. Теперь, когда человек выходит из темного зала кинотеатра, он может, по крайней мере, сказать: «Я там был, я сам видел». — 35 —
|