|
«В то время, когда Коновалов с женой отправлялся в участок, Павлова переживала тяжелые и тревожные минуты: не в ее интересах было, чтобы он дал отдельный вид своей жене. Она знала Ольгу (Анну Коновалову); — о, это капризное и неблагодарное существо! Павлова вспоминает те благодеяния, которые она ей оказала: не она ли ей указала на ее настоящее призвание, не она ли первая вывела ее на улицу? А между тем — о, эта Ольга! — получи она отдельный вид, ей никого уже больше не нужно, не нужно даже Павловой!.. А ведь счастье было так близко! Своим практическим умом Павлова понимала, что, убей она Коновалова, она убивает двух зайцев: во-первых, она устраняет человека, который всегда мог встать между нею и Коноваловой и между Коноваловой и улицей, а с другой стороны, убивая Коновалова с согласия Коноваловой, она этим самым связывает с собой эту женщину навсегда, на всю жизнь по самый гроб, вечной неразрывной тайной, тайной страшного преступления»*. Мотив, который оратор приписывает Павловой, называется обыкновенным словом — корысть, но опытный оратор не ограничился этим словом, а точно выразил присяжным, что именно заключало в себе это чувство Павловой. Бывают дела, в которых никакие старания не могут *ГиллерсонА. И., Защитительные речи. 116 обнаружить мотива преступления. В таких случаях надо уяснить себе два вопроса: а) или мотива вовсе не было; в таком случае подсудимый и не совершал преступления или совершил его в невменяемом состоянии; б) или он есть, но те, кто знает его, не хотят выдать тайны. В этом последнем случае длинные рассуждения могут быть только пустословием. Двое рабочих поссорились из-за какого-то пустяка; немного спустя один сказал другому: пойдем-ка сюда на расправу! — и всадил ему нож в сердце. Встретившись со мною через несколько дней по окончании сессии, один из присяжных жестоко упрекал и следователя, и судей. «Спрашивают, какая была рана, какой нож, мог ли раненый дойти до сарая; спрашивают о том, что для всех очевидно, а о том, что важно, что необходимо, никто и не думает: как мог человек ни с того ни с сего зарезать человека? И прокурор нам ничего не сказал о мотиве. Мы ужасно возмущались». Присяжные были по-своему правы, но ex nihilo nihil fit120, и их собственные вопросы были так же безуспешны, как и незаметные для них попытки следователя разъяснить дело. В таких случаях прокурор может только сказать, что, скрывая настоящую причину преступления, виновный берет на себя всю ответственность за то, что сделал. Что касается двух первых случаев — предположение о невменяемости и сомнение в личности, то там спор идет уже не о мотиве преступления, а о фактах; длина или краткость рассуждений зависит не от оратора, а от обстоятельств дела. — 83 —
|