|
Лишь маленькая искра света – нэр дакик – будет светить эгоисту для поддержания в нем жизни, «чтобы было ради чего жить», – ведь если кли не получает удовлетворения, человек стремится к самоубийству. Существуют лишь две субстанции: Творец и творение – ор и кли. Есть я – эгоист от рождения, и есть духовный свет, даже не ощущаемый мною. Он, этот свет, если бы вошел в меня, сделал бы из меня духовное существо, жителя всех миров, приблизил бы меня к вечности и Творцу, дал бы мне возможность бесконечно наслаждаться светом, чего подсознательно только и хочет все мое существо. Но пока я эгоист и не могу выполнить условие Ц'А, свет и я бесконечно далеки друг от друга... Чтобы избавить творения от этого беспредельного отдаления от духовного, дать возможность первоначального соприкосновения, получения очищающего света, дана нам Тора. Именно Тора позволяет, вопреки запрету Ц'А, войти в кли первой микропорции света, вызывающей в кли желание очищаться и далее от эгоизма. Название «Тора» происходит от слов ор – свет и ораа – указание, инструкция. Тора по сути своей – не цель, а средство достичь определенной цели. Поэтому в ней и сказано: «Хотел Творец очистить евреев, потому дал им Тору и Заповеди» (Талмуд Макот, 23). У каждого человека в жизни есть шанс – Творец дает ему первоначальный толчок. Ведь у абсолютного эгоиста, каковым каждый из нас является от рождения, не может появиться даже мысль о духовном возвышении. Но дается Творцом каждому – ситуация, книга – в общем, возможность приблизиться к высшему. А использовать этот шанс или нет – зависит уже от самого человека. Необычайно красочно описана встреча со светом в книге «Московщина» Юрия Вудки: «... Пожалуй, меня спасло необычайное событие, самое яркое и необычное в моей жизни. Случилось это, когда я, обессиленный многочасовым зябким курсированием из угла в угол каменного гроба, прикорнул у стола в перекрученной, неудобной позе. Не знаю, спал я или нет. Не знаю, сколько прошло времени (часы отбирали еще у входа в тюрьму). Когда я поднял голову, матовое окошечко было окрашено ультрамариновым цветом вечера. Еще явственнее оттенялся зарешеченный отсвет лампочки на потолке. Клеточки тени были трапециевидные: узкие внизу и все более широкие вверху. Все осталось на месте, и в то же время преобразилось непередаваемо. Карцер стал как бы сквозным; весь мир и меня самого пронизывало сияние неземного блаженства. Пыточный гроб всеми фибрами своими трепетал от такого нечеловеческого счастья, что я, переполненный ликованием, бросился на пол с горячей молитвой, мешая русские и еврейские слова. — 77 —
|