Лена: Нет, папе я была нужна, но только тогда, в те моменты, когда он был свободен. Терапевт: Но таких моментов почти не было. Лена: Вечером, когда он приходил домой.… Общение на уровне подзатыльников, еще чего-то. Мама всегда говорила отцу: “Это единственное, что ты ей смог дать”. Но, вообще-то, для меня это очень много, вот эти какие-то…... Терапевт (перебивает): Вообще это хорошо звучит — “единственное, что он мог мне дать — это подзатыльники, и для меня это очень много”. Лена (смеется): Это действительно так. Я это так чувствую. Потому что мама очень много мной занималась…... Терапевт (перебивает): И вы ставите в качестве проблемы необходимость быть независимой от окружающих? Еще более независимой, чем были в детстве? Лена: В детстве я была очень зависима. Терапевт: Но в каком-то смысле.… Маме не нужна, папе не нужна — это верх независимости. Лена: Когда мне что-нибудь хотелось сделать, я говорила об этом, но мне тут же отвечали: ты, наверное, ничего не соображаешь, раз ты хочешь сделать это. Будешь делать вот это, и я делала то, что мне говорили. Все равно это была полная зависимость от родителей. Терапевт (после короткой паузы): Как бы получается, что у вас чужие родители. Папа любил другого человека, мама любила другого человека, они как бы случайно встретились. Папа должен был родить ребенка с другой женщиной, мама должна была родить ребенка с другим мужчиной. Они встретились и родили вас, как бы невзначай. Вы наполовинку из одной семьи, папиной, наполовинку из другой семьи — из маминой. Папа был недоволен, что вы наполовину его дочь (Лена кивает головой), мама была недовольна, что вы наполовину ее дочь. И вы как будто из двух половин состоите, которые не ощущают целого. Лена: А я не ощущаю этих двух половинок, я ощущаю, что меня вообще нет. Для меня самое естественное положение — подняться над землей, где-то там зависнуть, чтобы никто не видел, не обращал на меня внимания. Мое ощущение от нее таково: она очень киселеобразная личность, расплывчатая, не умеющая собрать своих отдельных частей, не очень знающая, чего хочет, не очень внятно чувствующая свои взаимоотношения, с неясными отношениями со своим телом, с непроявленными неясностями в своей бывшей семье. Если в других новеллах мы чаще имеем дело с людьми, которые чрезмерно на чем-то сфокусированы, то здесь мы, скорее, встречаем состояние расфокусированности, бытового транса. В связи с этим у меня возникает другой образ: клиентка немножко потеряна и даже не очень знает, кто она сейчас — мать своих детей или все еще ребенок своей матери. Она потеряна, и у нее много неясностей такого рода. Ее желание независимости можно понять как желание независимости от этого всепоглощающего состояния рыхлости, за которым, вероятно, скрывается сильная зависимость от родительских образов. Поэтому я использую в беседе такие фразы-иголочки, которые могли бы вызвать у нее хоть какие-то чувства, расшевелить ее. Речь идет о переводе ее из протопатического состояния в состояние оформленности, четких осознанных отношений. Именно это могло бы решить ее проблему зависимости-независимости. — 173 —
|