Мелье

Таким образом, даже самыми тонкими филологическими приемами мы не можем наверняка решить, каких авторов Жан Мелье не читал. Поэтому никак не обойтись обзором тех, кого он безусловно читал, а придется рассказать и вообще о главном водоразделе идей его времени. Не так, так этак, не сам, так от кого-либо, Мелье знал все это, был и в самой сердцевине и на самом переднем крае современности.

Из античных авторов более всех Мелье запомнил тех, у которых встретил рассказы о золотом веке, — Лукреция, Вергилия, Овидия; у кого встретил затерянную среди всего прочего идею коммунистической общности и полного равенства, как Платона и Сенеку. Ему очень запомнился и понадобился материализм Лукреция, антихристианизм Лукиана. Для исторических примеров и имен он обращался к Тациту, Титу Ливию. Упоминает Мелье кое-кого из средневековых церковных писателей, а из светских — Филиппа де Коммина, премудрого министра, дипломата и историографа царствования Людовика XI.

Из авторов XVI века он, видимо, знал, однако прямо не поминал «тираноборцев» времен религиозных войн; но более всего, может быть, на первом месте среди всех с почтением цитируемых авторов называл он Монтеня. «Опыты» Монтеня импонировали ему глубокими религиозными сомнениями, он знал эту книгу вдоль и поперек; а еще больше авторитету Монтеня ошибочно посодействовал в его глазах тот факт, что в собрании сочинений Монтеня в 1727 году был впервые опубликован приписанный Монтеню текст сочиненного еще в середине XVI века «Трактата о добровольном рабстве». Действительным автором его был Ла Боэси. Идеи этой удивительной книги были особенно близки, особенно по душе Мелье. Некоторые фразы «Завещания» почти прямо повторяют соответственные положения Ла Боэси.

Кстати, это служит косвенным доказательством того, что в 1727 году, за два года до смерти Мелье, работа над «Завещанием» находилась в самом разгаре.

Среди французских авторов XVII и начала XVIII века Мелье как у себя дома. Он в гуще идейной жизни своего века, хорошо знает ее диссонансы и конфликты: с официальной теорией абсолютизма спорили антиабсолютистские теории, начиная от самых умеренных, кончая республиканскими; официальное католическое учение пытались подправить и подновить богословы и философы разных толков. Не только текст, но прямые упоминания имен в «Завещании» говорят, что Мелье в курсе всего этого.

Из философов Мелье более всего уделил места Декарту и Мальбраншу, опровергает их в нескольких местах, — впрочем, очень по-разному: Мальбраншу он во всем противоположен, с Декартом же он и связан крепчайшими, может быть и не полностью заметными ему самому, нитями; солнце научного мышления в XVII веке еще только восходило, Декарт распахнул его лучам ставни и двери, и только озаренный этими лучами, Мелье мог стать тем, чем он был. Что-то отдаленно подобное есть и в отношениях Мелье к философии Фенелона и Паскаля. Из иностранных философов он, бесспорно, знал и использовал лишь Ванини и Спинозу. Об английских философах — ни намека. Возможно, он их в самом деле совсем не знал. Кроме, конечно, Бэкона. О Локке он не мог не слышать от отца Бюффье, но, вероятно, сам не читал. Это важно для понимания истории материализма в Европе.