Мелье

Так звучал реквием Жана Мелье. Гордые звуки его тонули в безбрежном хоре народа, творящего свое будущее.

Но торжество великого замысла зависело от точности и продуманности практического исполнения. От ловкости, хитрости, от учета наперед малейших мелочей и всей перспективы дальнейших событий Мелье взывает прямо к народу начните с тайного сообщения друг другу своих мыслей и желаний! Распространяйте повсюду с наивозможной ловкостью писания, «вроде, например, вот этого», то есть его собственного посмертного произведения. Трепеща о трех оставляемых экземплярах своей рукописи, Мелье пишет «Только бы они уцелели! Ибо политике нашей Франции не свойственно допускать, чтобы писания подобного рода опубликовывались или чтобы они оставались в руках народа. Но чем больше запрещают читать и издавать этого рода писания, тем больше их надо повсюду читать и издавать» Никто, пишет Мелье, не догадывается и не решается взяться за просветительную работу среди народа, а кто и решился — «его книги и писания не получают широкой огласки, их никто не видит, их умышленно устраняют и скрывают от народа»

Затея с завещанием была продумана так, как только заключенный продумывает план побега из тюрьмы. Это была почти немыслимая фантазия. Это во что бы то ни стало должно было проложить себе дорогу в реальность.

Вероятно, окончательный текст своего сочинения, которому потомки присвоили имя «Завещание», Мелье писал в двадцатые годы XVIII века. Грозила слепота, он спешил. Огромное сочинение на 366 больших листах было собственноручно переписано им начисто в трех экземплярах собранно, мобилизованно, безошибочно делал старик сотню раз продуманные последние приготовления к «побегу» — побегу в смерть и бессмертие. Один экземпляр он доставил в нотариальную контору, как тогда говорили — в судебную регистратуру административного центра бальяжа, города Сент-Менеульд. Это и было завещание в собственном смысле. Сдавая бумаги для хранения до своей смерти, кюре Жан Мелье приложил письменное завещательное распоряжение, чтобы написанное им было сообщено его прихожанам и послужило им свидетельством истины. Второй экземпляр Мелье предназначил ведомству духовного суда реймского архиепископа с сопроводительным письмом на имя реймского генерального викария. Это было перестраховкой на случай, если первый, основной вариант все-таки почему-нибудь сорвется. Мелье рассчитывал, несомненно, на то, чтобы его рукопись могла этим путем проникнуть в круги образованного и приобщившегося к книжному яду своего века духовенства и вызвать в его среде необходимые ему споры. Третий экземпляр был еще одной, крайней перестраховкой. Он был предназначен, собственно, не официальным инстанциям, а частным лицам. Неподалеку от Этрепиньи, в городе Мезьере, проживал знакомый и, может быть, друг Мелье, некий господин Леру, о котором мы, в сущности, не знаем ничего, кроме того, что он был судейским служащим — адвокатом и прокурором парижского парламента. Через его посредство или, может быть, для передачи ему рукопись Мелье оказалась на хранении в ратуше Мезьера. Можно уверенно утверждать, что именно к этому третьему экземпляру было приложено и сопроводительное письмо Мелье к кюре соседних приходов, а вернее говоря, письмо к одному из кюре, обозначенному буквой «Д», для сообщения и другим собратьям. В таком случае выходит, что третий экземпляр доверялся заботам личных знакомых Мелье, на которых он считал возможным рассчитывать — господина Леру и кюре «Д». Вероятно, «Д» — это кюре Делаво.