В поисках утраченного времени. По направлению к Свану

– С этой точки зрения он бесподобен, но мне казалось, что его картины, как принято выражаться, не относятся к «высокому» искусству, – улыбаясь, заметил Сван.

– Высокому… как учреждение, – перебил его Котар и с притворной торжественностью поднял руки. Все захохотали.

– Я же вам говорила, что он невозможен! – сказала Форшвилю г жа Вердюрен. – Когда меньше всего ожидаешь, тут то он и отколет.

Но она обратила внимание, что Сван даже не улыбнулся. Он и правда был не в восторге от того, что Котар поднял его на смех при Форшвиле. К довершению всего художник, желая покорить гостей, вместо того, чтобы сказать Свану в ответ что нибудь интересное, как бы он, по всей вероятности, и ответил, будь они вдвоем, предпочел пройтись насчет мастерства покойного художника.

– Я подошел вплотную к картине – посмотреть, как это сделано, я уткнулся в нее носом, – сказал он. – Не тут то было! Попробуйте определить, чем это написано: клеем, рубином, мылом, бронзой, солнечным светом, дерьмом!

– Всего понемножку! – вскричал доктор с таким запозданием, что никто не понял, что он хочет сказать.

– Словно бы ничем, – продолжал художник. – Так же невозможно разгадать его прием, как в «Ночном дозоре"139 или в «Регентшах"140, а ручища еще сильнее, чем у Рембрандта или у Хальса. Все из ничего, клянусь вам!

И, подобно певцам, которые, взяв самую высокую ноту, какую только позволяют их голосовые данные, продолжают фальцетом piano, художник, посмеиваясь, забормотал, как будто в красоте этой живописи было что то потешное:

– Это хорошо пахнет, вам ударяет в голову, спирает дыхание, по телу мурашки, но хоть лопни, а не поймешь, как это сделано: это колдовство, это обман, это чудо (залившись хохотом): это нечестно! – Тут он приосанился и уже низким басом, стараясь придать ему особую благозвучность, закончил: – И это так добросовестно!

Только когда художник сказал: «Еще сильнее, чем „Ночной дозор“, – против него восстала г жа Вердюрен, расценившая его слова как богохульство, потому что она причисляла „Ночной дозор“ вместе с „Девятой“ и «Самофракией"141 к величайшим произведениям мирового искусства, да еще когда он выразился: «Написано дерьмом», – Форшвиль обвел взглядом сидевших за столом, однако, уверившись, что это «прошло», сложил губы в смущенно одобрительную улыбку, в продолжение же остальной речи художника все, за исключением Свана, не отводили от него восторженно очарованного взгляда.

– Люблю, когда он так заносится! – дав художнику договорить, воскликнула г жа Вердюрен, радовавшаяся, что обед проходит так оживленно именно сегодня, когда Форшвиль у них в первый раз. – Ты то что смотришь на него, как баран на новые ворота, и словно воды в рот набрал? – напустилась она вдруг на мужа. – Ведь ты же знаешь, каким он обладает даром красноречия. Можно подумать, что он впервые вас слушает. Если б вы обратили на него внимание во время своей речи! Он упивался! Завтра он повторит все, что вы сказали, не единого слова не пропустит.