В поисках утраченного времени. По направлению к Свану

На этом обеде, помимо постоянных гостей, был профессор Сорбоннского университета Бришо, познакомившийся с супругами Вердюренами на водах, и если бы университетские обязанности и ученые труды не отнимали у него так много времени, он с удовольствием бывал бы у них чаще. Его отличали любознательность и интерес к жизни, которые, в сочетании с известной долей скептицизма по отношению к своим занятиям, создают некоторым интеллигентным людям самых разных профессий, – врачам, не верящим в медицину, преподавателям, не верящим в пользу латыни, – репутацию людей широких, ярких, даже необыкновенных. Говоря у г жи Вердюрен о философии или об истории, он обращался за примерами к самым последним событиям, прежде всего потому, что, по его мнению, история и философия – это лишь подготовка к жизни, а в «кланчике», как он уверял себя, осуществляется на деле то, что ему до сих пор было известно только из книг, и еще, быть может, потому, что бессознательно сохранив некогда привитое ему почтение к некоторым предметам, он воображал, будто сбрасывает с себя университетскую мантию, допуская по отношению к этим предметам известную вольность, которая, впрочем, оттого то и казалась ему вольностью, что он и не думал снимать университетскую мантию.

В начале обеда, когда Форшвиль, сидевший справа от г жи Вердюрен, которая ради «новенького» изрядно потратилась на туалет, заметил: «Как оригинально сшито это платье цвета бланш!» – доктор, смотревший на графа не отрываясь: такое любопытство вызывала у него титулованная знать, всячески старавшийся привлечь к себе его внимание и войти с ним в более тесный контакт, поймал на лету слово «бланш» и, уткнувшись в тарелку, переспросил: «Какая бланш? Бланш де Кастий133?» – а затем, все так же не поднимая головы, украдкой повел неуверенно улыбающимся взглядом. Тягостное и напрасное усилие Свана скривить губы в улыбку свидетельствовало о том, что каламбур, по его мнению, идиотский, а Форшвиль, напротив, показал одновременно, что он оценил его тонкость и что он умеет вести себя в обществе, ибо удерживает в определенных рамках веселое свое оживление, искренность которого очаровала г жу Вердюрен.

– Как вам нравится этот ученый? – спросила она Форшвиля. – С ним двух минут нельзя говорить серьезно. Вы и в больнице так разговариваете? – обратилась она к доктору. – Я вижу, больные там не очень скучают. Не попроситься ли и мне туда?

– Если не ошибаюсь, доктор заговорил об этой, извините за выражение, старой ведьме Бланш де Кастий. Правда, сударыня? – спросил Бришо г жу Вердюрен, а г жа Вердюрен зажмурилась, затряслась от хохота, и из под ладоней, на которые она уронила голову, у нее по временам вырывались придушенные взвизги. – Упаси Бог, я вовсе не намерен задевать за живое людей, настроенных благоговейно, если такие, sub rosa134, есть среди нас… Да я и не собираюсь отрицать, что наша достохвальная афинская республика – сверхафинская! – чтила бы в этой капетингской обскурантке первого префекта полиции твердой руки. Да, да, дорогой хозяин, это ясно, это ясно, – отчеканивая каждое слово, зычным голосом продолжал он, не дав раскрыть рот Вердюрену. – «Летопись монастыря Сен Дени"135, достоверность которой непререкаема, не оставляет на этот счет никаких сомнений. Невозможно себе представить лучшей покровительницы отошедшего от религии пролетариата, чем эта мать святого, которому она, однако, в печенки въелась, как утверждают Сюжер136 и святой Бернар137, – она ведь всем сестрам раздавала по серьгам.