Криминальная психология

Анализируя этот случай, следует подчеркнуть следующие обстоятельства. X. находился, несомненно, под давлением ряда очень неблагоприятных обстоятельств, в состоянии, близком к крайней необходимости. Правда, Савичев его накормил и напоил, но завтра ждали его прежняя нужда и голод. Савичев обещал ему старые валенки и это, конечно, несколько улучшало его положение. Но у него не было теплой одежды, а на дворе стоял мороз, — ведь дело происходило 27 декабря и в одной из северных местностей. Антиципация предстоящих снова страданий от холода и голода, конечно, была у него и, может быть, особенно неприятно чувство­валась им после того, как он обогрелся, напился чаю и немного утолил свой голод. Надо принять во внимание еще, что он боль­ной — страдает малокровием и ревматизмом. Перспектива вновь идти на холод раздетым и голодать, несомненно, особенно живо и остро чувствовалась им. Дома — тяжелая нужда, и он думал об этом постоянно. Он был подавлен мыслями об удовлетворении потребностей в пище и одежде. Надежда на место сторожа при фабрике лопнула, — ему отказали, а мысль вернуться домой, к голодной семье, ни с чем была ему очень тяжела. У. него есть сознание, что нужно работать, что красть нельзя, и он готов рабо­тать, но найти место в данное время и в данном месте было нелегко, а ему — хилому и больному — и совсем трудно. Перспектива , искать завтра работу не могла казаться ему сколько-нибудь уте­шительной. Словом, окружающие его условия были исключительно для него неблагоприятны, притом тяжелые условия скопились в данный момент в довольно большом числе и оказывали на него сильное давление в сторону преступления. От горьких и неприят­ных, но очень живых антиципации страданий его самого и его семьи у него шли сильные импульсы к преступлению. Мысль завла­деть одеждой, а может быть, и другим имуществом Савичева и придти домой не с пустыми руками была ему очень соблазни­тельна. Ему нужно было завладеть чужим имуществом не для кутежа, — он почти не пьет, «не на что было приучиться пить». В карты на деньги он никогда не играл. Не стремление к чувствен­ным удовольствиям и развлечениям руководило им. Он производит впечатление болезненного юноши, с угрюмым, не особенно рас­полагающим лицом, всецело поглощенного заботой об удовлетворе­нии первых потребностей своих и своей семьи, потребностей в пище и теплой одежде. Об этом он только и думал. Поэтому мысль о том, чтобы завладеть теплой одеждой, а, быть может, и деньгами Сави­чева, сопровождалась у него особенно живой антиципацией прият­ных ощущений, связанных с обладанием этими благами, как сред­ствами облегчения страданий: прекратится болезненное ощущение холода, будет тепло, да и домой кое-что принесешь, хоть на время всем хорошо будет. Он понимал, что поступает нехорошо, что убивать нельзя, считал, между прочим, что это и грешно, ибо, как он заявил, «бога я немного признаю». Инстинктивное отвращение к убийству у него хотя и сравнительно слабо, но все-таки в заро­дыше есть, оно и заставило его сильно волноваться во время пре­ступления, не решаться, в течение некоторого времени, приступить к его выполнению, выронить топор после первого удара и страшно растеряться после покушения на убийство, когда он бежал с вален­ками в руках, босиком, в мороз. Он, конечно, не сделал бы своего жестокого поступка, если бы у него сильнее заговорили чувства жалости и благодарности и если бы его ум мог поддержать отвра­щение к убийству достаточно полной моральной оценкой задуман­ного деяния. Но он умственно слаб, отстал, недоразвит, для доста­точно полной моральной оценки деяния у него не хватает нрав­ственного чувства и идей, а также нет навыка взвешивать и вни­мательно обсуждать возникающие у него планы. В этих-то дефек­тах и заключается личный корень его преступления. Он — не очень злой, нераздражителен, тихий, никогда ни с кем не дрался. Против него особенно говорят три обстоятельства: упорство и жестокость его преступной деятельности, с одной стороны, и чер­ствая неблагодарность с другой. Но что касается многочислен­ности ударов, им нанесенных, то надо сказать следующее. Первый Удар он нанес в сильном волнении, ударил потому, что все те тяже­лые переживания, которые он выносил, лежа на печке, как бы твер­дили ему: возьми одежду, валенки и т. д. Как он ни слаб интеллек­туально, он все-таки сообразил, что рискованно красть, раз он сказал своему гостеприимному хозяину, кто он и откуда. Страх, раскрытия дела и наказания прибавил к внутреннему голосу, требо­вавшему, чтобы он завладел известным имуществом Савичева, новое требование: убей! Сравнительно слабое сопротивление, встре­ченное этим голосом в душе преступника, в связи с антиципацией облегчения страданий от обладания теплой одеждой, сделало его настойчивым, придало ему силу, которая, несмотря на волнение, новизну положения и естественный страх последствий, привела к осуществлению намерения. Нанеся первый удар, он испугался и растерялся, а затем остальные удары наносил не по злобе, но в растерянности, не помня себя, машинально подчиняясь вну­треннему голосу, говорившему: убей и возьми одежду, не добьешь — все пропало. И он наносил один удар за другим, а потом, в состоя­нии полной растерянности, убежал. Страх, что все пропало, что ничего не получишь, если остановишься и не будешь бить далее, — вот что говорило в нем. Потерпевший кричал, а он бил и бил, и не помнит, куда бил и сколько ударов нанес. Он не рассчитывал своих ударов и не замечал их, действовал почти машинально, не взвешивая, подчиняясь подсказанному нуждой и страхом голосу: бей, иначе ты пропал!