Юнг и постъюнгианцы

Здесь, я подозреваю, Гигериху самому не удалось увидеть как раз достижение связанности, которая приводит героическое эго к обнаружению анимы-жертвы.

Преувеличено односторонняя деятельность героического эго действительно трагична. Но ни Фордхам, ни Нойманн не от­стаивают это, насколько я могу судить, и возможно, что Гиге­рих здесь раздул из мухи слона.

ЭГО КАК ВРАГ ВООБРАЖЕНИЯ

В своем эссе "Великая Мать, ее сын, ее герой и puer" (1973) Хиллман задается вопросом, следует ли всегда рассмат­ривать эго по отношению к матери; фактически он предпочитает считать, что необходимо рассматривать эго иначе, чем по отно­шению к архетипу матери, поскольку ребенка можно с легко­стью рассматривать как представление движения духа", и как единицу, стремящуюся отделиться от матери. Но в героических мифах герой непредставим без противопоставления Великой Богине в какой-либо форме. Для Хиллмана акт проявления эго при убийстве дракона интерпретируется в терминах убийства воображения, и это приводит к односторонности эго. Дракон — это воображаемая единица (как и герой), но именно герой до­минирует в нашем подходе к эго-сознанию и любви эго-сознания.

Хиллман утверждает, что героический образ мышления расщепляет дух и материю (представленные соответственно анимой-сокровищем и драконом-матерью). Это расщепление можно продемонстрировать тем, как аниму приходится с кровью отрывать от материнского материала. Хиллман противопоставляет этому возможность того, что материя и дух, совсем не будучи полярностями, фактически дополняют друг друга. Вначале можно сказать, что эта идея приводит к тому, что Хиллман "останавливает" рассказ о мифическом герое по достижении того момента, когда герой женится на плененной аниме или духе. Но останавливая рассказ на ключевом моменте, чтобы посмотреть, что же нам рассказывается и внушается,- это именно то, что Хиллман хочет,- нашего понимания, параллелизма и относитель­ности души. Каждый раз, когда история останавливается, можно увидеть, какой в ней разный эмоциональный накал. Рассказ может отражать один стиль функционирования эго, преобла­дающий в определенный момент, а потом ему на смену приходит другой стиль. Или же одновременно может действовать несколь­ко стилей эго.

Поскольку, продолжает Хиллман, большинство аналитиче­ских психологов понимают конфликт и борьбу противоположно­стей как основную предпосылку роста, то такую возможность для эго, как прямой и простой доступ к духу отрицают. Они требуют и настаивают на героической борьбе и драматизме и, следуя этой точке зрения, далекой от разделения с Великой Ма­терью, мы попадаем прямо в ее лоно-ловушку. Хиллман полага­ет, что путь к "разрешению" материнского комплекса состоит не в том, чтобы "отделиться от мамы, но чтобы отрезать антаго­низм, который делает меня героическим, а ее негативной" (там же, с. 98). Искажение наступает, когда мы предпочитаем ге­роический миф как модель для развития эго. Что произошло бы, спрашивает Хиллман, если бы мы не рассматривали развитие эго через героическую модель, предполагающую конфликт, силу и постоянный поиск света? Единственный ли это путь к созна­нию и к культуре?