Юнг и постъюнгианцы

Юнг называл этот процесс "трансцендентной функцией", чтобы подчеркнуть, как противоположности, которые могут вступить в диалог друг с другом и начать взаимовлияние, факти­чески делают это, переступая границы своих прежних позиций в сознании и бессознательном и находя новое положение, связан­ное с эго. Эго сдерживает напряжение противоположностей, чтобы позволить пробиться срединному символу — это облегчает процессы самости, что делает возможной бессознательно - соз­нательную трансценденцию. Символ дает способ, с помощью которого можно перейти от "либо - либо" к "и", выйдя за пре­делы ограничений логических рассуждений или здравого смысла; символ передает свое послание таким способом, который можно рассматривать как единственно возможный. Переживание "и" является центральным для психологического изменения. Здесь предполагается нечто большее, чем простое сочетание двух воз­можных решений проблемы. Скорее трансцендентная функция является посредником между человеком и возможностью изме­нения, давая не ответ, но выбор. Помимо морального мужест­ва, которое необходимо для того, чтобы встретить изменение, выбор предполагает распознавание возможностей со стороны эго, а затем некоторое сбалансированное принятие их.

Юнг подчеркивал две стороны сознания. Во-первых, распо­знавание. Это способность отделить эго от не-эго, субъект от объекта, положительное от отрицательного и так далее. Ибо невозможно говорить о соединении противоположных позиций, не различив их прежде всего как противоположности. Без эго-сознания не было бы такого разграничения и поэтому, с точки зрения Юнга, не было бы ничего кроме слепых инстинктов. Без эго невозможно было бы переживать ни низшего, ни высшего. Вторая сторона эго-сознания — это его способность удерживать различные возможности в некоем равновесии, после того, как они выделены, и облегчать произведение нового психического содержания и, следовательно, новой сознательной позиции.

В примере с молодой женщиной, который я приводил выше, первая стадия аналитической работы концентрировалась вокруг образа, который мог быть только гипотетическим, поскольку его не было в сознании — образа матери, которая не слушала. Ее сознательные воспоминания касались нормальной, внимательной матери. Образы сна с топором противоречили ее воспоминаниям о матери и ставили ее перед возможностью выбора: попытаться перестать просить помощи у каждого мужчины, которого она встречала или не попытаться. В этом случае срединный продукт принял форму изменения поведения, а не особого символа. Но идея о том, что существование третьего, нового элемента укреп­ляет эго, сама по себе очевидна. Удерживая свое беспокойство в себе или вынося его на соответствующие родительские фигуры, женщина получила возможность интериоризировать помогающие родительские образы, ставшие затем частью процесса укрепле­ния эго.