|
Впрочем, в летописях XII в. еще можно увидеть соответствия между состоянием хворающего и тем, что с ним происходит, или теми действиями, которые над ним производятся. В одном из “Слов” Кирилла Туровского [171, с. 40] окружающие спрашивают Лазаря, воскресшего по воле Иисуса: “Почто въстал еси от немощи? Почто исълъл еси от недуга? Почто пръмънился еси от болъзни?” (Пръмънился — переменился, принял иной вид, стал другим). Заметим: ни разу не смешиваются различные обозначения болезненного состояния. Далее читаем: “Ицълъвый от недуга”, “Господь поможет мнъ на одръ болезни моея и весь недуг мой обратит въ съдравие” — “Кто же он, иже тя отвори цъла?” Здесь еще важен момент перехода болезни в состояние целостности под чудодейственным влиянием высших сил. Напоминает о себе устойчивое древнерусское убеждение, что “болезнь — это тот предел, за которым начинается нечто новое, бесповоротно меняющее человека” [95, с. 96]. Основное выражение, характерное для XII века — целить недуг. Из немочи поднимаются, недуг исцеляют до “съдравия”, но о болезни пишется как о чем-то, что находится вне человека и как бы “обнимает” его, вовлекая в преобразование. В описываемое время “русский народ, если и потерял старые формы язычества, то сохранял его дух в самих христианских верованиях” [98, с. 146]. Позднее в русской культуре все же смогло утвердится “книжное” представление о болезни как о нездоровье, переживаемом субъектом. Нужно отметить, что вначале слово болъзнь вообще было распространено только в среде киевских книжников, и за пределами Киева было неизвестно. Его можно было употреблять лишь по отношению к выдающемуся лицу. Таким был, например, знаменитый подвижник XI в. Феодосии Печерский, который многое сделал для распространения на Руси книжного языка. В “Печерском патерике” недуг Феодосия назван уже болъзнью (“Повесть временных лет”). Сюда же могут быть отнесены церковные легенды о крещении Руси при князе Владимире, рассказы о трагической гибели младших сыновей Владимира — Бориса и Глеба; во всех этих рассказах употреблено слово болъзнь. Еще один раз оно использовано в рассказе о смерти Всеволода Киевского, покровителя Киево-Печерского монастыря (в записи под 1093 г.). Все прочие герои летописи “умираху различными недугы”, “лежаща в немощи”; ни о каком употреблении по отношению к ним слова болъзнь речи быть не может: не заслужили ни жизнью своей, ни чином. Новгородцам вообще это слово не известно. В Новгородских летописях только один раз, уже под 1232 г. об архиепископе Антонии сказано, что он “бысть 6 лет в болъзнь той” [Новг. лет., с. 72]. В том же источнике о посаднике Твердиславе, человеке известном и славном, сказано иначе: “въ той же немочи пробы 7 недель и прия и болши немочь” [Новг. лет., с. 60, 1220 г.]. Только дважды, именно в этих случаях употребляются в Новгородской летописи слова болезнь и немочь [95, с. 99]. — 203 —
|