|
Франц Александер и Шелтон Селезник, характеризуя средневековый период развития врачевания, писали: “В позднем Средневековье лечение психических заболеваний стало неотличимым от изгнания духов в период демонологии... Обрядовое изгнание духов было направлено непосредственно на дьявола, завладевшего телом и душой человека, но не на самого больного” [5, с. 83]. Подобное отношение к больному, игнорирующее его личность, характерно и для традиционной медицины: здесь борьба с неискоренимым злом телесной и душевной патологии нередко препятствует восприятию и пониманию пациента как автономного и целостного субъекта. Такая установка в значительной мере определила облик современной системы врачевания; более того, она послужила предпосылкой для возникновения разнообразных социальных практик, призванных посредством внешних стимулов и особых воздействий регулировать внутреннее состояние человека. Так, созидание душевного благополучия стало делом профессионалов, всевозможных “инженеров человеческих душ” — от средневековых инквизиторов до современных психотерапевтов. Сам человек оказывается не в силах разобраться в собственной душе по причине неразумия или обыкновенной некомпетентности — такое убеждение весьма характерно для представителей современной психиатрии. Аналогичного подхода нередко придерживаются и приверженцы ортодоксального фрейдовского психоанализа. Позитивные преобразования в ходе психоаналитического процесса осуществляются, главным образом, благодаря установлению особых “аналитических” отношений с психотерапевтом, который может занимать по отношению к своему пациенту директивную, если не авторитарную, позицию. При этом невроз свидетельствует о том, что субъект уже не в состоянии самостоятельно осознать свою проблему и справиться с ней без помощи специалиста. Исцеление души посредством ее анализа (так же как и посредством изгнания из нее бесов) предполагает сложную форму социального взаимодействия, в котором активная роль принадлежит отнюдь не “страдающему” (пациенту), но его исцелителю, представляющему и реализующему определенную социальную практику оздоровления. Автономный и самодовлеющий “космос” античной души при этом размыкается и становится проницаемым для интенсивного внешнего воздействия. Главной признается теперь не ежедневная и чуткая забота человека о самом себе, но скорее озабоченность общества относительно дисфункций и аномалий, наблюдающихся у отдельных его членов. Каждый конкретный случай индивидуального страдания подводится под ту или иную группу описанных и классифицированных расстройств или получает общее, почти шаблонное объяснение в свете уже известных психологических или медицинских теорий. — 157 —
|