|
Элиаде всячески акцентирует аналогию между йогой, особенно хатха-йогой и алхимией. “С одной стороны, йог, воздействующий на свое собственное тело и свою психоментальную жизнь, с другой — алхимик, воздействующий на субстанции; оба стремятся “очистить” “нечистую материю”, “довести ее до совершенства” и, в конце концов, превратить в “золото”. Мы уже отмечали, что “золото — это бессмертие”; это совершенный металл, и его символика сливается с символикой чистого, свободного и бессмертного Духа, который йог с помощью аскезы пытается “извлечь” из психоментальной жизни, “нечистой” и рабской. Алхимик надеется прийти к тем же результатам, что и йог, “устремляя” свою аскезу на материю: вместо подчинения (своего) тела и психоментальной жизни суровым правилам йоги, чтобы тем самым отделить Дух (пуруша) от любого действия, принадлежащего сфере субстанции (пракрити), алхимик подвергает химическим операциям, аналогичным аскетическим “очищениям” и “мучениям”, металлы. Дело в том, что существует полное единство между физической материей и психосоматическим телом человека: оба они продукты первичной Субстанции (пракрити). Между самым бросовым металлом и самым утонченным психоментальным опытом нет разрыва единства. Трансмутация металлов может быть причислена к “свободам”, которых алхимик стремится достичь; он активно вмешивается в деятельность Природы (пракрити); в определенной мере можно сказать, что он принимает участие в ее “искуплении” (в данном случае термин не имеет отношения к христианской терминологии). С точки зрения санкхья-йоги, дух (пуруша), отвоевавший свою самостоятельность, одновременно освобождает и часть пракрити, так как позволяет материи, образующей его тело и психоментальную жизнь, рассосаться, достичь своего первоначального состояния, иначе говоря, абсолютного покоя” [там же, с. 216—217]. Эллинистический Восток получил алхимические знания из Месопотамии и Египта. Элиаде отмечает парадокс, характерный для греческого сознания: “...когда греческий ум прилагается к науке, он обнаруживает свойство исключительной наблюдательности и рациональности. Однако что поражает нас в греческих алхимических текстах, так это полное отсутствие интереса к физико-химическим явлениям, т. е. как раз отсутствие научного мышления... Контраст с общим духом классической греческой науки так велик, что приводит к заключению: алхимиков не интересовали естественные явления, не связанные с их целями...” [там же, с. 227—228]. Главную и решающую роль играло экспериментальное открытие живой Субстанции. “В самом деле, именно концепция сложной и драматической жизни Материи отличает алхимию от классической греческой науки. Есть основания полагать, что познание драматичной жизни Материи стало возможным благодаря знакомству с греко-восточными Мистериями” [там же]. Суть мистериальной инициации состояла в участии в страданиях, смерти и воскрешении Бога. Смыслом и конечной целью Мистерий была трансмутация человека через испытание инициационными страданиями, смертью и воскрешением. В греко-египетской алхимической литературе драматический сценарий “страданий”, “смерти” и “воскрешения” Материи засвидетельствован с самого начала. Трансмутация — opus magnum, приводящий к Философскому Камню, достигается прохождением материи через четыре фазы, обозначенные цветами соответствующих ингредиентов: melanosis (черный), leucosis (белый), xanthosis (желтый) и iosis (красный). “Черный” (nigredo средневековых авторов) символизирует “смерть”. В бесчисленных вариациях четыре или пять аналогичных фаз алхимического процесса (nigredo, albedo, citrinitas, rubedo, иногда viriditas, иногда cauda pavonis) сохраняются на протяжении всей арабской и западной алхимии. Характерно, что именно мистическая драма Бога — Его страдания, Его смерть и воскрешение — проецируется на материю для достижения ее трансмутации. Значительную часть своей “Психологии переноса” Юнг посвятил психологическому толкованию этого процесса. — 146 —
|