Она чувствовала себя “не такой как все”. Хуже всех. Потерявшей что-то, что должна была сберечь... И, притом, как-то скверно, неестественно потерявшей... От пьяного движения руки. Странным казалось, что все вокруг прежнее... ... И праздник прежний продолжается похмельным утренним вином. “Почему они могут веселиться?!.. Они могут! Она больше не вправе быть с ними. Она не такая!” - Все изменилось. Парня она больше никогда не видела. Из деревни утром уехала. Удивительным было вдруг пришедшее чувство, что “внутри она все-таки осталась чиста”, вне, “над всей этой грязью”. Только собственное тело, с которым произошло “это”, станет ей чужим и неприятным. Даже не неприятным... Скорее безразличным, обесцененным... Нечего больше беречь... Нечего принести в подарок любви и любимому. Впоследствии она, вспомнив, что он намного старше, поверит, что это было изнасилование! Забудет, что сама специально напилась. Поверит, что он “воспользовался тем, что она была пьяна до беспамятства”. Поверит, что ничего не помнила, и ничего... не хотела. Ведь, и в самом деле, она хотела только его рук, его поцелуев, его близости рядом, чего-то неведомого, никогда прежде не испытываемого. Она была еще девочкой, в которой только просыпалась женственность. К большему, чем объятия и поцелуи, выражающие девичью нежность, она не была готова. В большем не нуждалась. Полные и утоляющие чувство отношения мужчины и женщины ей еще были не нужны. До них она не выросла. Не созрела... А здесь еще и пьяная размытость чувств и действий... КОММЕНТАРИЙПоверив в изнасилование, она отчуждит от себя, от своего произвола, своей инициативы происшедшее, как “грязное”, а вместе с ним подвергнет отчуждению и собственное живое, первое трепетное и искреннее чувство, первое влечение всем существом к мужчине. Оценив как “грязь”, она его вытормозит, не оставив корня для дальнейшего формирования и развития осознаваемой в качестве своего желания женственности, любви, влечения. Теперь сексуальное станет отдельным, чуждым ее я, низменным влечением тела, которое будет подавляться, а значит, усиливаемое подавлением, расти в качестве чуждой я похоти или, вовсе не осознаваясь, проявляться невольным жеманством, бездушным кокетством. Наказанное однажды страхом желание будет впредь подавляться, едва осознаваясь, и реализовываться демонстративной игрой в него только, когда оно уже прошло, потеряно, когда уже не страшно ничего потерять, потому что ни в чем не нуждаешься. Однажды “наказанное” желание, впредь проявляется добровольным отказом от желаемого, а потом игрой в желание, которого нет. Именно это отметил Сартр, говоря, что “истеричка подменяет оргазм судорогами”. — 288 —
|