|
71 планетами», знаками Зодиака и т.д. Такое понимание было вовсе не шарлатанством, а чисто логическим продолжением идеи космического детерминизма. Здесь важно ощутить особенность мировосприятия, стиль мышления человека средневековья и его особое ощущение жизни. В самом общем виде это можно определить как покорность судьбе, року, предначертанию, закрепившемся в известной французской поговорке «c'est la vie!». Для человека средних веков жизнь была необходимой, циклической преемственностью, подчас смешной или же меланхолической, возрастов жизни, предначертаний, скорее, общим порядком и сущностью вещей, чем личным опытом каждого, так как очень небольшому количеству людей выпадало на долю прожить все эти возрасты в эпоху высокой смертности, которую, кстати, ученые объясняют, в частности, упадком врачебного искусства. Тема возрастов жизни была необычайно популярна в средние века в народном искусстве, а также позднее в работах профессиональных живописцев, например, Тициана и Ван-Дейка. Любопытно, что живопись раннего средневековья изображала в распространенных картинах сюжет «ступеней жизни» ребенка как копию взрослого, уменьшенную в размерах, отличить которого скорее возможно по некоторой символической атрибутике, нежели как возрастной тип. Равно и представители других возрастов жизни распознавались прежде всего по некоторым атрибутам одежды и предметной среды (школяр с книжкой, возле старика стоит смерть с косой и т. д.). Занятно и то, что при столь внимательном отношении к возрастам жизни они очень часто путаются: не делается различия между отрочеством и юностью, а, в свою очередь, эти два понятия легко подводятся под общее — детство. Средневековые школы и университеты не строились по возрастному принципу, и в одном классе находились школяры разного возраста. Поразительно и фактически абсолютное безразличие средневековья к биологическим факторам, в частности, к половому созреванию, которое никто не принимал за окончание детства. Детство было тесно связано с идеей зависимости и не кончалось, пока не кончалась зависимость от «сеньора». Поэтому «мальчиком» (valet, garson) мог быть назван человек практически в любом возрасте. Словом, на первом плане находились вопросы сословные, а о возрастном самосознании в нашем современном понимании этих слов применительно к средневековью можно говорить лишь условно. Естественно, что при таком миропонимании говорить о какой-то жесткой реальной возрастной структуре общества не 72 приходится. В отношении деревенских общин средневековой Европы бессмысленно, например, разделять «детство» и «молодость» — они слиты в «сплошности» общинного сознания, лишавшего человека всякой индивидуальности, в том числе и возрастной. Здесь возрасты жизни существовали как фактор половозрастного разделения труда — не более. В городах с их ремесленными цехами существенен был лишь возраст, когда ребенок мог стать «подмастерьем» и достичь противоположного полюса «карьеры» — стать старейшиной. Здесь возрастная дифференциация более подробна, но также не существенна. Словом, ученые Византии и средневековой Европы дали наименования отрезкам жизни, многие из которых тогда практически для большинства населения не существовали. И детство, и отрочество, и молодость, да и старость — завоевания более поздних эпох развития человечества. Вот, кстати, почему Ф. Ариес и говорит о вербальности средневековой проблематики возрастов жизни. — 65 —
|