|
Но в принципе я не думаю, что необходимо ожидать того момента, когда возникнет тревога. Если мы предположим, что заинтересованность пациента зависит от внешних или внутренних страданий, которые к ней подталкивают, то мы столкнемся с несколькими сложными дилеммами. Либо терапия "отмечает время", когда пациент начнет испытывать тревогу или боль, либо мы сами вызываем тревогу (что представляется сомнительным). И само подтверждение факта наличия тревоги, и ее ослабление, обретаемое пациентом в процессе терапии, может действовать против его заинтересованности в дальнейшей помощи и может способствовать отсрочке и промедлению. Заинтересованность должна зиждиться на более реальной основе. Нам необходимо задать следующий вопрос: что происходит с пациентом, если он не нашел в своем существовании какой-то особенности, с которой он мог бы безоговорочно связать себя? Когда мы обсуждали вопрос небытия и смерти, нами было отмечено, что все мы постоянно сталкиваемся с угрозой небытия, если только позволяем себе признать этот факт. Центральным символом здесь является смерть, однако угроза разрушения бытия имеет тысячи ликов. Терапевт оказывает пациенту медвежью услугу, если уводит его от осознания, что эта возможность – что у него отнимут бытие или он сам потеряет его – относится совершенно к области возможного; более того, это может быть как раз то, чем пациент занят в этот конкретный момент. Этот аспект особенно важен, поскольку пациенты склонны придерживаться убеждения, которое никогда не было отчетливо сформулировано и, вне всякого сомнения, связано с очень сильными детскими убеждениями в отношении родителей. А именно, пациенты уверены в том, что терапевт так или иначе поймет, что с ними не происходит ничего плохого и, поэтому, им не нужно серьезно воспринимать свое существование. Во многих терапевтических школах превалирует тенденция ослаблять тревогу, отчаяние и трагические аспекты жизни. Разве мы не придерживаемся общего принципа, что тревогу необходимо вызывать только в той степени, в которой мы уже ее ослабила? В самой жизни мы сталкиваемся с самыми реальными кризисами; и в огромной степени заслугой именно экзистенциальной терапии является то, что она непосредственно противостоит этим трагическим реалиям. Пациент действительно может убить себя, если он делает такой выбор. Терапевт может не говорить этого: это просто отражение реальности, и важно не принижать ее значения. Символ суицида как возможности имеет очень большую позитивную ценность. Ницше замечал, что мысль о суициде спасла много жизней. Я сомневаюсь в том, что кто-то может серьезно воспринимать свою жизнь, пока не поймет, что это именно в его власти совершить самоубийство.8 — 109 —
|