Методологический анализ в психологии

Что дальше?

Итак, свобода личности — есть та аксиологическая вершина, к которой устремлен суммарный вектор исто­рии психотерапии. Общая идея свободы как предельной ценности психотерапии нуждается, конечно, в система­тической методологической, научной и технической про­работке, однако потребность понять, как дальше пой­дут магистральные пути развития психотерапии, побуж­дает, не дожидаясь результатов последовательного концептуального продумывания этой идеи, попытаться заглянуть в будущее с помощью живого примера, обра­за, символа свободы.

Ценности раскрывают свой подлинный смысл не в абстрактной форме, а в форме воплощенности в конк­ретном человеке, его жизни и целостном облике. Ценно­стная категория святости осталась бы пустой абстракцией без Сергия Радонежского или Франциска Ассизского. Для ценности «внутренней свободы личности» в русской куль­туре не найти более полного и совершенного воплоще­ния, более убедительного образца, чем Пушкин. Но почему он? Что более всего вызывает это вдохновляю­щее чувство свободы, когда читаешь Пушкина или о Пушкине, — юношеские безумства? независимость пе­ред лицом власти? политическое свободолюбие? увле­ченность цыганской вольностью? Нет, это все вторично. Первое же и главное — свобода слова. Свобода личности осуществилась в Пушкине, прежде всего, глубже всего и сильнее всего в свободе слова. Пушкин мог сказать обо всем, всё, всем и от всей полноты существа. Такую сво­боду никто не может дать человеку, но никто не спосо­бен и отнять. Такая свобода слова — это не внешнее позволение говорить, а способ экзистенциального дыха­ния, способность сметь говорить вопреки всем внешним и внутренним запретам и способность уметь говорить воп­реки стихии косности. Слово становится при этом твор­ческим актом осуществления полноты жизни человека, а не только делом литературного творчества.

Но не того же ли хочет в пределе психотерапия, не в этом ли ее заветная мечта? Вдумаемся еще раз в лакановскую формулу, по которой анализ начинается с того, что пациент говорит не о себе и обращается при этом не •к вам, а завершается тогда, когда пациент оказывается способен говорить о себе и обращаться при этом к вам. Она выражает не только коммуникативный критерий эффективности психотерапии, но и антропологический идеал. То, что пациент в ходе психотерапии обрел и про­явил свободу слова, сумел вобрать в свое слово свою экзистенцию, смог выразить себя в доступной полноте другому (психотерапевту), — замечательный факт, гово­рящий об успехе психотерапии, но неизмеримо важнее в этом факте свидетельство, что произошло не просто изменение способа функционирования пациента, а со­вершилось изменение самого существа человека, его спо­соба бытия. Психотерапия, может быть, по-настоящему только к этому и стремится — открыть в человеке спо­собность суметь и сметь сказать себя. Свобода слова приобретает при этом онтологическое звучание, требу­ющее вспомнить, что человеческое слово есть глубочай­ший витальный акт, обладающий преображающими энергиями. В глубоком и открытом высказывании себя человек не просто душевно укрепляется, исцеляется и обретает осмысленность существования, он изменяется в своем онтологическом ядре, вещное в нем, детерми­нированное вещными же стихиями, преображается в словесное, в логос, в смысл. И человек все больше ста­новится тем, чем он и призван быть, — существом-сло­вом, «словшеством» (Ж. Лакан).