|
с животными давно уже не встречается в физиологической литературе. Не лучшие формы приобретала самоуверенность представителей формализованного, математизированного знания и физикалистской мысли в обладании абсолютным эмпирическим критерием истинности и, соответственно, в их способности к достоверному постижению любых истин. Нередко этой самоуверенности сопутствовал род презрения к гуманитарному знанию и его представителям. Известно, что в грехе, равно как и в добродетели, виноваты обе стороны. Гуманитарии своим оппонентам платили тем же и вполне иронически относились к холостым претензиям математиков, физиологов, инженеров к познанию "всех глубин души человеческой". Эти противоречия свидетельствуют не столько о разделении на две культуры, сколько об оторванности спорящих сторон от единой человеческой культуры. Ю. М. Лотман справедливо писал о том, что "культура представляет собой исключительно важный общенаучный объект, причем не только для гуманитариев" [14, с. 71]. Это значит, что перед лицом культуры все должны быть равны. Для гуманитарных дисциплин камнем преткновения на пути проникновения в них точных методов всегда было противоречие между повторимостью и единственностью, уникальностью. Сейчас это противоречие все более ощущается представителями наук о природе, которые осознают необходимость обращения к уникальным, неповторимым событиям (скажем, Большой Взрыв). И если гуманитарии черпают опыт выявления повторимости у естествоиспытателей, то последние все чаще обращаются к опыту гуманитариев в изучении уникальных событий и явлений. Не случайно поэтому И. Пригожин и И. Стенгерс пишут о том, что сейчас всякая наука должна быть гуманитарной [15]. И дело здесь не только в том общеизвестном факте, что истоки идей теории относительности, принципов дополнительности и неопределенности лежат в философских и психологических исследованиях сознания. А дело в том, что гуманитарные науки имеют опыт обращения с уникальными явлениями, они учат не просто воспринимать и фиксировать их, а строить образ такого явления, углубляться в него, проникать в его строение и структуру, искать его смысл и не спешить означивать, приклеивать ему словесный ярлык или одевать в "математический наряд". Такой тип работы, нередко достаточно мучительной, издавна известен и естествоиспытателям. А. Эйнштейн писал, что он мыслит посредством зрительных образов и даже мышечных ощущений. В. И. Вернадский не спешил определять, чем живое вещество отличается от неживого. — 26 —
|