|
— Да, мне хочется скорей забыть ее... — сказала она и замолчала. — Я кланялся от тебя Бичурину, — заговорил Андрей опять, — ведь он влюблен в тебя, так, авось, утешится хоть этим немного, что пшеница его не поспеет на место в срок. Она сухо улыбнулась. — Да, ты сказывал, - равнодушно отозвалась она. — Что ты, спать хочешь? — спросил он. У ней стукнуло сердце, и не в первый раз, лишь только начинались вопросы, близкие к делу. — Нет еще, — с искусственной бодростью сказала она, — а что? — Нездорова? — спросил он опять, — Нет. Что тебе так кажется? — Ну, так скучаешь! Она крепко сжала ему обеими руками плечо. — Нет, нет! — отнекивалась она фальшиво-развязным голосом, в котором, однако, звучала как будто в самом деле скука. Он вывел ее из аллеи и оборотил лицом к лунному свету. — Погляди на меня! — сказал он и пристально смотрел ей в глаза. — Можно подумать, что ты... несчастлива! Такие странные у тебя глаза сегодня, да и не сегодня только... Что с тобой, Ольга? Он повел ее за талию опять в аллею. — Знаешь, что: я... проголодалась! — сказала она, стараясь засмеяться. — Не лги, не лги! Я этого не люблю! — с притворной строгостью прибавил он. — Несчастлива! — с упреком повторила она, остановив его в аллее. — Да, несчастлива тем разве... что уж слишком счастлива! — досказала она с такой нежной, мягкой нотой в голосе, что он поцеловал ее. Она стала смелее. Предположение, хотя легкое, шуточное, что она может быть несчастлива, неожиданно вызвало ее на откровенность. — Не скучно мне и не может быть скучно: ты это знаешь и сам, конечно, не веришь своим, словам; не больна я, а... мне грустно... бывает иногда... вот тебе — несносный человек, если от тебя нельзя спрятаться! Да, грустно, и я не знаю отчего! Она положила ему голову на плечо. — Вот что! Отчего же? — спросил он ее тихо, наклонившись к ней. — Не знаю, — повторила она. — Однако ж должна быть причина, если не во мне, не кругом тебя, так в тебе самой. Иногда такая грусть не что иное, как зародыш болезни... Здорова ли ты? — Да, может быть, — серьезно сказала она, — это что-нибудь в этом роде, хотя я ничего не чувствую. Ты видишь, как я ем, гуляю, сплю, работаю. Вдруг как будто найдет на меня что-нибудь, какая-то хандра... мне жизнь покажется... как будто не все в ней есть... Да нет, ты не слушай: это все пустое... — Говори, говори! — пристал он с живостью. — Ну, не все есть в жизни: что еще? — Иногда я как будто боюсь, чтоб это не изменилось, не кончилось... не знаю сама! Или мучусь глупою мыслью: что ж будет еще?.. Что ж это счастье... вся жизнь... — говорила она все тише-тише, стыдясь этих вопросов, — все эти радости, горе... природа... — шептала она, — все тянет меня куда-то ещё; я делаюсь ничем недовольна... Боже мой! мне даже стыдно этих глупостей — это мечтательность... Ты не замечай, не смотри... — прибавила она умоляющим голосом, ласкаясь к нему. — Эта грусть скоро проходит, и мне опять станет так светло, весело, как вот опять стало теперь! — 180 —
|