|
Я рассердился бы на себя. Интересно, за кого я ее принимаю? Я снова вернулся бы к ее живым рукам и к каким-то истраченным бедрам. Подумал бы, что, если Лера Александровна - это ее руки, то она умница и красавица. Но тогда - ничего в ней, кроме ее пробивающихся на щеках веснушек, больше не походило на нее! Все забыто и использовано, как жилистое тело женщины-клоуна. Наверно она и бедра использует машинально и безжалостно, как рабочий станок. Подумал бы, что, если бог - это жизнь, то его представитель на земле - женщина, И в жизни спасаются, выживают и имеют будущее только те, кого женщина выбрала. Те из нас, кого женщина хочет, получают от нее силу хотеть и мочь. Не завидовать, подчинять и разрушать, а благодарить, узнавать, растить и строить! От своих желанных рождает она желанных ей детей. Тех, кого любовью умеет защитить от соблазна красивых слов и приобщить к таинству неназванной словами реальности. Их в свою пору одаривает бесстрашием хотеть жить, и мочь выжить. От желанных рождает нас, кого способна вырастить не досадующими и обиженными на мир, а благодарными, любящими и любимыми. Сыновей и дочерей, кто тоже станет избранниками жизни и женщины, кто собой воплотит и ее жизнь, и наше общее бессмертие. Сидя «психотерапевтом» напротив Леры Александровны, я наглядно убеждался бы в том, что, не считаясь с женщиной, не только мужчина вычеркивает себя из будущего. Безнадежнее, когда не замечает себя сама женщина! Ее как бы и нет тогда! И просто некому выбирать и одаривать будущим ни нас, ни вас, ни детей - никого! Используя свои женские свойства без отношения к себе, а тогда и к мужчине - только чтобы удержать его рядом, угодить, услужить, и так подчинить..., и вместе с тем доказывая, что она «такой же, как и он, человек», и все без него может, Лера Александровна не заметила, что она еще и иная, чем мужчина! Забыла спросить: чего ей - иной- в мире надо?! Не заметив в себе женщины, она не может наполнить жизнь иным смыслом кроме победы в мальчишечьей «драке за первенство». Ни свою, ни мужа, ни детей! Ей нечем поддержать жизнелюбие детей, кроме подросткового желания «доказать[35]». Она сама - рабыня или средство. Орудием делает и их. А орудие не имеет своих целей! Нет для него и дающего силы удовлетворения. Тратясь и не получая, «живое средство» обречено на обиду, усталость, и протест, разрушающий и себя и других. И так, пока не перестанет быть «предметом для пользы»! Пока не заметит себя, своих нужд и задач. Снова становилось понятным, что, веря, будто мы заботимся о женщине, мы чаще только подчиняем ее нашим схемам, понятным нам мужским целям. И тем бесповоротнее подчиняем, чем убежденнее мы, чем авторитетнее для нее. И чем старательнее и доверчивее пытается она следовать нашей «ясной» логике. Мы общаемся в ней с собственным отражением... — 116 —
|