|
Остановимся прежде всего на противоположности специфически человеческого умственного действия, т. е. мысли, и высших форм поведения животных. У животных принципиально невозможен процесс интериоризации, так как у них немыслимо формирование новых действий по образцу (СНОСКА: Т. е. осознанное подражание, предполагающее понимание по крайней мере цели и средств действия и умение повторить действие с любым материалом и в изменившихся конкретных условиях. См.: П. Я. Гальперин. Развитие исследований..., стр. 447—448), лежащее в основе присвоения человеком социально-исторического опыта. «Формирование новых действий идет у них двумя путями: или путем проб и ошибок с постепенным отсевом неудачных движений, или па основе восприятия правильного пути между предметами; в обоих случаях контролем служит только подкрепление или неподкрепление. Даже подражание является у животных лишь одним из средств второго пути... Действие по заданному образцу выражает общественную природу человеческого обучения, а контроль за этим действием — характерное общественное отношение к своему действию: как бы со стороны других людей и с помощью ими данного критерия» (СНОСКА: П. Я. Гальперин. Развитие исследований..., стр. 461). Таким образом, действие по заданному образцу, сопровождаемое контролем,— по выражению Л. С. Выготского, «удвоенное»,— предполагает общественный контроль, осуществляемый в социальных формах. Какими могли быть внешние формы такого контроля у истоков формирования языкового мышления? Они не могли быть ничем иным, кроме абстракций действия, закрепленных во внешней, следовательно, кинестетической или речевой форме. Едва ли, впрочем, мы вправе говорить здесь о «кинестетической или речевой» форме, так как процесс абстрагирования непременно должен был иметь связь с обеими этими формами. С одной стороны, дальнейший переход к чисто речевому действию предполагает необходимое отделение действия от конкретного предмета, от конкретной предметной ситуации, принципиальную возможность его имитации (по А. Валлону, в основе такого отделения лежит ритуальное использование действия (СНОСКА: См.: Н. Walton. De l'acte a la pensee. Paris, 1942. Русский пер.: А. Валлон. От действия к мысли. М., 1956)). С другой стороны, этот переход предполагает на известном этапе сосуществование обеих форм. По-видимому, когда речевое действие еще не было отделено от предметного, система речевых средств выступала в двоякой функции. С одной стороны, это была форма обобщения действия, первичная форма мышления наряду с мышлением «ручным», кинестетическим. При этом следует иметь в виду, что конкретные предметные условия действия едва ли отражались в речи даже в обобщенной форме: не случайно даже в большинстве современных языков мира орудия и предметы труда называются, как правило, по действию. Видимо, надо признать правильной точку зрения Л. Нуаре, который считал, что первословами были обозначения действий, а не предметов (СНОСКА: См.: L. Noire. Der Ursprung der Sprache. Mainz, 1877 и другие его работы). С другой стороны, необходимость обобщения сама по себе не приводит к переходу от предметного к чисто речевому действию и, следовательно, у речевого действия должны были быть какие-то дополнительные преимущества по сравнению с предметным. — 60 —
|