|
Но вернемся к этому значению. Поставим прежде всего вопрос: можно ли считать, что значение части речи—это некий факт психики, не зависимый от языка, а лишь как бы облекаемый в языковую форму? Одним словом, значение части речи есть некая логическая или психологическая универсалия, абстрактная форма осознания окружающего мира, находящая в языке свое, быть может факультативное, отражение? Если бы дело обстояло так, то, по-видимому, части речи должны были бы явственно выделяться и в тех случаях, когда человек по каким-либо причинам не владеет звуковым языком, а использует вместо него вспомогательную систему — обычно мимический язык. (Доказательную силу могут иметь здесь лишь данные о спонтанной мимической речи, а не вторичной системе жестов, основанной на переводе со звукового языка и формирующейся в ходе сознательного обучения). По крайней мере мы должны были бы наблюдать если не во всех, то в громадном большинстве случаев естественное распадение мимических знаков на классы, примерно соответствующие частям речи. Однако ничего подобного не происходит. Совсем наоборот: по-видимому, происходит смешение знаков, обозначающих (с нашей точки зрения) предметы и обозначающих действия. Так, «предметы, лица и действия, связанные в одном акте, изображаются однообразно; например, игла и портной могут быть изображены одним действием, которое производит рука при шитье» (СНОСКА: Р. М. Боскиси Н. Г. Морозова. О развитии мимической речи глухонемого ребенка и ее роли в процессе обучения и воспитания глухонемых. «Вопросы учебно-воспитательной работы в школе для глухонемых», № 7 (10). М., 1939, стр. 18). «В мимическом языке в большинстве случаев отсутствуют особые обозначения действия и предмета — орудия действия: топор, рубить; предмета действия, признака предмета и действия, обозначаемых в русском языке однообразными словами (чистый — чистить — чисто; храбрец — храбрый); в ряде случаев отсутствуют особые обозначения действия и предмета, на который направлено действие (доить — молоко), действия и предмета, обозначающего место действия (мыться баня)» (СНОСКА: А. Ф. Понгильская. Усвоение грамматического строя русского языка учащимися младших классов школы глухонемых. Автореферат дисс. на соискание ученой степени кандидата педнаук. М., 1952, стр. 16). Правда, в психике глухонемых, по-видимому, имеется какое-то обобщенное представление, внешне близкое к значению части речи; Р. М. Боскис и Н. Г. Морозова считают даже, что глухонемые дифференцируют предмет, действие и качество. Но такая близость обманчива, и это удачно показала А. Ф. Понгильская. Она поставила эксперимент, попросив учеников младших классов школы глухонемых разгруппировать данные им слова по частям речи, руководствуясь вопросами об их предметном (соответственно качественном и т. д.) значении. Вот что, в частности, обнаружилось: школьники безошибочно относят к существительным обозначения потенциальных субъектов действия; имена собственные (100%) и имена, обозначающие лица и вообще одушевленные существа (99,4 %). В общем, правильно глухонемые воспринимают и обозначения предметов (97%). Но характерно, что «исключением в последней группе являются имена существительные, обозначающие орудие действия (топор, молоток), предметное значение которых в преобладающем большинстве случаев смешивается глухонемыми школьниками со значением действия, выражаемым глаголом (77,5% ошибочных ответов). Имена существительные, обозначающие действующие силы природы (гроза, ветер), также с трудом отграничиваются от глаголов (78,3% ошибочных ответов)» (СНОСКА: Там же, стр. 8—9). Следовательно, для глухонемых «предметность» — это не обобщенный признак класса слов или понятий, а соотносимость конкретного слова с субъектом конкретной ситуации. Боскис и Морозова также указывают, что в мимической фразе «действие или состояние слито с предметом». — 115 —
|