Кембриджское руководство по аналитической психологии

Это, однако, не всегда так: различные литературные произведения почти всегда имеют различные доминирующие значения. Следовательно, в литературной критике можно использовать юнговскую схему как шаблон при обсуждении и сопоставлении психологических значений различных произведений.
II. К психологической истории литературы

Если юнговские пять стадий помогают определить доминирующее психологическое значение любого литературного произведения, то возникает вопрос: могут ли они также стать основой понимания эволюции литературного процесса?

Всякая теория психологической интерпретации отдельного литературного текста должна соотноситься с более широкой теорией литературной истории. Удивительно, как критики могут прилагать психоаналитическую теорию к литературным текстам лучшей части века без существования какой-либо ясной теории эволюции литературного выражения. Аналогично поступают и юнгианские критики: без тени смущения они считают все произведения, от самых ранних письменных мифов до литературы XIX столетия, «архетипическими». Какие бы параллели мы ни находили между вавилонскими мифами и американским романом XX века, существует самоочевидная потребность проводить «различие», т. е. для юнгианской критики — различать произведения разных литературных периодов.

Понятно, что лучше оговориться в самом начале. Даже если юнговская теория удаления проекций и помогает при исследовании индивидуальных текстов, следует быть осторожными при использовании онтогенетической модели в качестве базиса для филогенетической теории. Вероятно, что мы найдем множество совпадений между различными стадиями на филогенетическом уровне. Точно так же я хочу предположить, что юнгианские стадии удаления проекций открывают возможный способ понимания эволюции доминирующих психологических значений в литературных произведениях.

С моей точки зрения, «доминирующее значение» наиболее фундаментальных устных традиций и ранних мифов — это самоидентичность. Можно поразмышлять о продуктах родоплеменных обществ, в которых люди, неспособные разделить себя и окружающий мир, полностью «за одно» с их коллективными традициями. Они наслаждаются более сильным чувством целостности, чем их современные подобия. Но это — недифференцированная и бессознательная форма целостности, лишенная индивидуальности в нашем понимании этого термина.

Так же эту «стадию» не следует мыслить только как присущую примитивным обществам: она применима ко всем произведениями с нечеткими различиями между личным и коллективным.

Сходным образом, я предполагаю, что специфические адаптации устной культуры в основном были заняты проблемой идентичности в отношении к «Другому». Возможно, самыми очевидными иллюстрациями являются дошедшие до нас мифы и литература Ближнего Востока и Древней Греции. Оба сохранившихся эпоса о Троянской войне представляют героя в конфронтации с «Другим» или с «Другими» (Ахилл против Гектора, Одиссей против Полифема, Цирцеи, Сциллы, просителей и т. д.). Если «Илиада» главным образом посвящена дифференциации культурной — не путать с «национальной» — идентичности, то доминирующим значением «Одиссеи», как и великих классических трагедий, является дифференциация личной — не путать с «индивидуальной» — идентичности (например, Эдип в хорошо известной трагедии Софокла).