Сборник статей

Один полюс этого напряжения создается сознанием твор­ческого человека, его волей и желанием сделать дело. Как правило, он знает цель и как к ней идти. Но из бесчисленных рассказов творческих людей мы знаем, что, независимо от их желаний, бессознательное зачастую вламывается со "своими претензиями", которые никак не совпадают с наме­рениями художника. (Приведем лишь один пример: цикл То­маса Манна об Иосифе поначалу задумывался, как неболь­шой рассказ, но потом перерос в длинный роман, потребо­вавший десять лет труда.) Но, несмотря на автономию бессознательного, архетипический мир не занимает враж­дебную полярную позицию по отношению к сознанию; ибо часть сознания творческого человека всегда восприимчива, доступна и повернута к бессознательному. Таким образом, у величайших из творческих людей основное содержимое, подавленное коллективным сознанием, вырывается на поверхность не как враждебная сила, поскольку "я" творчес­кого человека, его целостность, и эту силу превратило в созидательную энергию.

Связь творческого человека с корнями и основой кол­лектива, пожалуй, наиболее красиво выражают слова Гельдерлина: "Мысли об общинном духе тихо умирают в душе поэта".17 Но плоды труда творческого человека, как часть его развития, всегда связаны с его "простой индивидуаль­ностью", с его детством, его личными ощущениями, его взле­тами и падениями, склонностью его эго к любви и ненависти. Ибо обостренное восприятие творческого человека позволя­ет ему в большей степени, чем обычному человеку, "познать самого себя" и "пострадать от самого себя". Его устойчивая зависимость от своего "я" защищает его от соблазна кол­лективного эго-идеала, но делает его более чувствительным к пониманию его неадекватности самому себе, своему "я". Через это страдание, причиняемое ему его тенью, ранами, полученным еще в детстве и с тех пор не затянувшимися (это врата, сквозь которые течет поток бессознательного, но ко­торые доставляют непрерывные мучения эго), творческий человек достигает смирения, которое не дает ему перео­ценивать свое эго, поскольку он знает, что слишком зависит от своей цельности, от неведомого "я" внутри него.

Как его детская природа, так и его неадекватность миру, вечно поддерживают в нем его память о первичном мире и то счастливое чувство, что он может, по крайней мере время от времени, быть адекватным этому миру и восприимчивым к нему. В творческом человеке, восприимчивость и стра­дания, проистекающие из высшей формы чувствительности, не ограничиваются восприятием детского и архетипического миров, а также "реального", "великого", так и хочется сказать "стоящего" мира. Можно быть уверенным, что всегда и везде он будет стремиться открыть это мир заново, заново раз­будить его, придать ему форму. Но он не отыщет этот мир, если будет искать что-то, находящееся вне его; нет, он знает, что его встреча с полной реальностью, с единым миром, в котором все по-прежнему пребывает в "целости", связана с трансформацией его самого в направлении целостности. По этой причине, он должен в любой ситуации, в любом комп­лексе, расчищать тот единственный проход, через который может проникнуть открытый мир.