|
Рассказчик передохнул. – Н-ну, с этой ночи в аккурат две недели каждый божий день… и все великолепно. Это надобно описать, и то не опишешь всего нашего блаженства. Я свои деньги на водку для матери и дворника давал, не допускал ее до расхода. Все хорошо – и вдруг, братцы мои, скандал! Прямо, ни свет ни заря, накрыли! Отец, мачеха, мать – все!.. Что тут было, не приведи бог, но моя Танька и тут меня обворожила. Как начали на нее наступать, так она первым делом в одну руку – стул; ногой дала мачехе прямо в грудь, а рукой здоровую оплеуху залепила отцовой матери… «Я, говорит, его люблю, и я в таком положении, и никто не смей!» – «Нет тебе благословения!» – «И пускай, и так обойдемся; а ежели; говорит; моего жениха тронете, так я всех вас, как клопов, выжму…»Разбросала всю родню, как прах, во все стороны. Ну, этого дела мне не пришлось досмотреть, пришлось убираться подобру-поздорову. Поселился я на другой станции. Пошел орудовать телеграммой; она тоже по телеграфу: «Не тужи, все облажу!» И точно. Не дают ей ни денег, ни приданого. Позовет татарина, наберет на триста целковых: «Приходи, говорит, за расчетом к отцу в воскресенье!» Отца все знали – первый трактир. «Хорошо, приду». А она товар в узел да на станцию, с передачею мне. «Прими букет!» Получаю телеграмму и бегу на станцию. Я уж знаю, какой букет. Получишь, спрячешь, даешь ответ: «Убил зайца» или что-нибудь в этом роде. Так все и оборудовала. Два салопа на лисьем меху заказала, получила и скрыла… – Ну, а как же отец-то? – в недоумении спросил кто-то из слушателей. – Ведь, чай, догадался, узнал? – А как же не узнать? Татарин-то ведь скажет, чай. – Так как же ей-то? – Ей? Вот ты, следовательно, и не понимаешь, кто она такая. Ей вот что: взяла безмен – и жарь. Подошла мачеха, стала ругаться – она в нее утюгом. Пришел отец, она говорит: «Подожгу весь дом!» Стала реветь и ругаться бабка – она ее скалкой. Она вот какая, братец ты мой! Копье стальное, неустрашимое! Вот у нее какая ко мне любовь! Она теперь вот, пока что, в кафешантане в Нижнем действует, сопраной числится. Погляди-кось, как там за ней стали увиваться, а я уж верно знаю, что она меня не променяет. Она только так, между прочим, струю свою ищет, а забота только обо мне… Вот я и не робею. Знаю, что за моею спиной – стена каменная… Теперь я вот в каком состоянии, и то мне покойно, и я не спешу… Сегодня худо, завтра будет хорошо. А выжду время, замечу где-нибудь хороший кусок, свистнул, ан моя Сашка и тут! – Да теперь-то ты отчего так ослаб? — 374 —
|