|
– Тебе не дадут теперь водки: запрещено, – сказал писарь. – Мне-то? Да ты знаешь, кто я такой? – Кто? – Я – Берт! Понимаешь это? Знаешь, в Петербурге заводчик Берт, миллионер? – Ну? – Ну, это я и есть! Это вы только, глупые, необразованные люди, собачьи клички носите: Свиньин, да Балванский, да Зайцев… Я, брат, этого с собой не позволю делать… Я себя сам произвел в иностранцы. – А твоя как фамилия-то настоящая? – Кукушка! Ну что это за название? Какая я кукушка? Я – человек: ведь это срам с этаким именем… Нет, брат, думаю, шалишь, не проведешь! Я те дам кукушка… Берт! объявил – и шабаш… И в думе так сказал: «никакого, говорю, Кукушки нет, и билета с кукушкой не возьму!» Три целковых дал; теперь пишут «Берт». Да какого чорта? Я по кузнечному, а он, петербургский то Берт – тоже по кузнечному. Вот и произвел! А то Кукушка! Я тебя за эти слова… Ты что ж меня садиться не приглашаешь? Что ты за дубина такая, что я должен стоять перед тобой? Что ты, Аннушка, фарсишь Да к себе не пригла-с-сишь? А чего ты косишься… Сам ко мне не просишься?.. – пропел Бертище, подплясывая в грязи, и вскочил на крыльцо. – Что орете тут? – среди смеха писарей послышался голос выступившей на крыльцо жены учителя. – Детей перебудите… – Милая моя мамочка!.. – не давая сказать ей слова, заговорил Берт и в римфу сказал такое словцо, от которого все – и писаря и жена учителя – как говорится, «сгорели со стыда». – Тьфу ты, пьяница! – почти убегая, произнесла жена учителя. – Ай не любишь? – сказал ей вслед кузнец. – Поди, я еще тебя попотчую. Смех, охвативший писарей, был поистине невообразимый. Они то закатывались до перхоты, до удушья, то, не выдержав и чуть не задохнувшись, оглашали тишину и тьму громовыми раскатами хохота. Берт также смеялся и все прибавлял по словечку, благодаря чему по крайней мере четверть часа никто из смеявшихся не мог прийти в себя. «О-ох! о-ох!» – стонали они, хватаясь за грудь, и вдруг опять пускались хохотать, как помешанные. – Уйди ты отсюда, балалайка бесструнная! – кое-как опомнившись, сказал писарь: – измучил совсем. – Я, брат, и так скоро уйду! Оставайтесь одни, без меня, пьянствовать. Чорт с вами! – Ты уж никак второй месяц идешь, все ни с места. – А ты вели стаканчики в кабаках побольше давать!.. да! Как же я уйду-то? Меня, вон, на станцию приглашают, мне надо двугривенный, а вы тут избаловали кабак, – мне и не справиться… Наливай он стакан форменный, мне бы четырех-то стаканов за глаза хватило. — 50 —
|