|
Между тем на дворе темнело сильно; ночь была жаркая, с тучами, без звезд. Вдали, в стороне уездного города, виднелись огоньки, и ярко горела внутренность соборного купола над мощами угодника. Фигуры богомольцев поминутно мелькали целыми толпами мимо нашего тарантаса. – Марья Кузьминишна! – дернув за рукав жену и указывая ей на купол, произнес купец: – Глянь: кумпол-то! Купчиха глянула и перекрестилась: – Уж как хорошо! – Дивно! – сказал купец; но намерения своего отправиться с нами в трактир не бросил. Когда тарантас наш заколесил по темным, изрытым канавами и ямами улицам уездного города, он опять сказал жене: – Право, тебе к Амелфе бы Тимофевне, в странноприимный! По крайности спокойнее. – Ну-к что ж! В голосе купчихи слышалось недовольство, несмотря на то, что муж говорил, по-видимому, ласково; по всей вероятности, она коротко знала, что значат эти ласковые приглашения. Сдав жену в странноприимный дом, купец громко крикнул извозчику: «пошел!» и, судя по жесту, употребленному им при этом, намерен был провести время весело. – В первом часу звон-то? – спросил он у извозчика. – В первом. – Теперь девятый час. Пошел! Еще много времени, валяй к Синицыну! У Синицына был трактир, где мы нашли водку и жареную рыбу. Но оживленной беседы с купцом не состоялось: усталость клонила нас ко сну. Павлуша Хлебников совсем раскис, ничего не слыхал и не понимал, и когда мы, наконец, улеглись все трое в том же тарантасе на дворе, так как во всем городе не было угла, где бы уже не было набито битком, он заснул как убитый. Мы лежали рядом с купцом и молчали. О чем было говорить нам? Купец, видимо, настроивался на религиозный лад. На этот лад настроивалось, кроме нас, множество народу, лежавшего тоже в тарантасах и телегах, которыми был загроможден двор. Но, как они ни налаживались, ничего не выходило, кроме вздохов и вопросов о звоне. – Когда звон-то? – слышалось в одном углу. – В первом часу, – отвечало сразу человек пять. – В первом? – В первом часу звон. – Что это? – Про звон спрашивают. – Про звон? – Про звон. – Звон в первом часу. – Да я так и сказал. – А-а! Я не расслышал. А звон тут точно в полночь начинается. И потом: – О-ох, господи, батюшка! Или: – Хорошо! дюже хорошо! Я заснул. Когда я проснулся, звон был уже в полном разгаре. На дворе все копошилось и суетилось; тут купец причесывал гребнем мокрые волосы; там богомольцы умывались, утираясь полами и шапками; народу было везде множество, хоть было только шесть часов утра. Купца уже не было. Не беспокоя Павлушу, крепко спавшего, я пошел в монастырь. — 189 —
|