|
– Ничею, Иван Алексеич! Помаленьку… День без хлеба, два дни так… Хе-хе-хе! – Доброе дело! Ну, будьте зоровы! – Счастливо! Сапожник снова принимается за работу и, тихонько попевая, продергивает обеими руками дратву, постукивает о каблук молотком и поплевывает куда надо, а Хрипушин продолжает свое шествие. За несколько шагов до мелочной лавки он снова принужден снимать фуражку, так как хозяин, завидев Хрипушина, оставил свой зеленый стул, помещавшийся на высоком лавочном крыльце, и раскланивался с ним, держа шапку на отлете. После обоюдного приветствия Иван Алексеич, по обыкновению, спрашивает: «как здоровье?» Хозяин поблагодарит, объявляя, что всё слава богу. Так идет прогулка Хрипушина в ожидании практики. Но вот наконец и самая «практика». – Иван Алексеич! – раздалось над самым ухом Хрипушина. В маленькое ветхое окно выглянула физиономия старушкичиновницы Претерпеевой. Старушка кивала головой по направлению вовнутрь комнаты и шепотом говорила: – Зайди, зайди, отец мой!.. – Здравия желаю! – почтительно произносит Хрипушин, столь же почтительно наклоняя набок обнаженную голову. – Зайди, батюшка, дело есть!.. Одно только словечко сказать… – С великим удовольствием! Хрипушин вступил на маленький топкий двор, нагибаясь в низенькой двери, пролез в сени и наконец очутился в горнице. Везде на ходу замечал он признаки расстроенного хозяйства, нерадения, неряшливости, везде на глаза его попадались вещи сломанные, разбитые, опрокинутые, грязь, немытые полы и лужи. «Парадная» комната, куда он вошел, веяла тою же пустынностью и отсутствием заботливости; шкаф, предназначенный для посуды, был пуст – на верхней полке болталась позеленевшая медная ложка, на нижней помещались тарелки с иззубренными и заклеенными замазкой краями. Все семейство Хрипушин застал в расстройстве и негодовании. Четыре дочери Претерпеевых, одетые весьма небрежно, ходили, надувшись друг на друга. Самая старшая из них, обладавшая, кроме невзрачного платья, еще каким-то невероятным коком на самом лбу, наткнулась на Ивана Алексеича в передней и сердитым голосом сказала ему: – Ах, мусье Хрипушин, ради самого бога, хоть вы усовестите их!.. Это наконец невыносимо! Сил нет! – Что ж такое-с? – Да тятенька! Девица вспыхнула и с сердцем толкнула дверь в кухню. Иван Алексеич, почуяв общую беду, медленно вошел в комнату и осторожно присел на стул около стола. – Посмотри-кось сюда, отец, – шептала старушка, поднимая из-за стула пустой графин, на дне которого торчал перечный стручок. – Вот эдаких-то три уж!., а? день-деньской, день-деньской, без роздыху! Эка жизнь! Господи! — 98 —
|