|
– Поди, жильцу-то самовар пора? – лениво заговорила Акулина. – Ты понесешь? – спросила Дуняша… – Да хоть и ты… неси!.. – Сём я? Кто такой: скубент какой-нибудь?.. – Куды-то ходит… Говорит, отсюда близко… Бог его знает… – Мы, Акулинушка, – вяло говорила Дуняша, – мы вместе самовар-то понесем? – Нукштож!.. Кто его знает! Сразу человека не распознаешь… Чужой человек, кто он? Бог его знает… Кухарка и Дуняша зевали и почесывались. Дуняша пспрежнему вздыхала каким-то звонким вздохом. – Которого человека и знаешь, да и то надумаешься… – И-и ка-ак! – То-то и есть! Вот Андрюшка твой!.. – Выжига! – перебила Дуняша… – Выжига! А был, небось, не выжига!.. Кажется, не один день знала, а когда вполне оказался! то-то и есть!.. Понесем самовар-то… О-ох, батюшки, что-то меня мутит как… Бери… тьфу, господи, то бишь, неси чашки-то! О-о-ох! Кухарка и Дуняша исчезли; исчезли, впрочем, медленно. Дуняша, поднимаясь с подоконника, не упустила случая вздохнуть. Я стал ждать посещения. Сидя попрежнему на подоконнике, я слышал, как в кухне, находившейся под моей комнатой, постоянно хлопала дверь и швеи толпами возвращались сюда из коридора; они разговаривали, звонко смеялись, затягивали песни. В промежутках этих разговоров и смеха слышался грубый голос Акулины, раздававшийся всякий раз, как только труба самоварная грохалась обземь, чему в особенности способствовала беспрерывная беготня посетительниц. В ответ на суровые предостережения Акулины раздавался смех, еще более громкий и дружный, снова затягивалась песня, и все шло по-старому. Должно быть, благодаря этому и постоянно обрушивавшейся трубе самовар прибыл ко мне очень поздно, но зато вместо двух гостей, которых я ожидал, к моим дверям подвалила целая ватага. Посещение это я, впрочем, предвидел, потому что по говору и шлепанью по лестнице ног чуял, что «грядет сила несметная». Среди затаенного шопота и смеха слышалось звяканье чашек, шипенье самовара и голос Акулины, усовещивавшей кото-то нести свечу на виду. Затаенная тишина приближавшейся толпы перерывалась чьим-нибудь ударом по платью, звонким смехом и падением с лестницы. Наконец все затихло перед моими дверями. – Фу, батюшки! – слышался вздох Акулины. – Танька, отвори дверь! отвори, что ль!.. Никто почему-то не исполнял ее приказаний. Слышалось фырканье. – Дуняша, отвори ты! Но и Дуняша не отворяла. – У-у, бесстыжие! – зарычала Акулина, толкая дверь ногою, – нашли место хихикать! О господи! Отворите, сделайте милость! – обратилась Акулина, невидимому, ко мне, потому что говорила особенно ласково и звонко. Я исполнил ее просьбу, потому что и сам сделал бы это с первого слова Акулины, обращенного к своим спутницам насчет двери, если бы не казалось мне, что дверь отворится сию минуту; кроме того, я решительно не знал, почему они не хотят отворить. — 216 —
|