|
– Шш! шш!.. Полно вам! Что это! – промчалось по устам гостей. – …Погрузила всё свое преданное семейство, – продолжал г. Ратч, бросив строгий взор в направлении любителя музыки, – погрузила всё свое семейство в ничем не заменимую печаль! Да! – воскликнул Иван Демьяныч, – справедливо гласит русская пословица: «Судьба гнет не тужит, переломит…» – Стойте! Господа, – закричал внезапно чей-то хриплый голос на конце стола, – у меня сейчас кошелек украли! – Ах, мошенник! – запищал другой голос, и – бац! раздалась пощечина. Господи! Что тут произошло! Точно дикий зверь, который до тех пор лишь изредка ворчал и шевелился в нас, вдруг сорвался с цепи и встал на дыбы, во всей безобразной красе своего взъерошенного загривка. Казалось, все втайне ожидали «скандала», как естественной принадлежности и разрешения пира, и так и ринулись все, так и подхватили… Тарелки, стаканы зазвенели, покатились, стулья опрокинулись, поднялся пронзительный крик, руки замахали по воздуху, фалды взвились, и завязалась драка! – Лупи его! лупи его! – заревел, как исступленный, мой сосед, рыбный торговец, казавшийся до того мгновенья самым смирным человеком в мире; правда, он выпил в молчанку стаканов десять вина. – Лупи его!.. Кого лупить, за что лупить, он не имел понятия, но ревел неистово. Помощник квартального надзирателя, офицер путей сообщения, сам г. Ратч, который, вероятно, никак не ожидал, что его красноречию будет положен такой скорый конец, попытались было восстановить тишину… но усилия их оказались тщетными. Мой сосед, рыбный торговец, даже на самого г. Ратча накинулся. – Уморил девку, немчура треклятая, – закричал он на него, потрясая кулаками, – полицию подкупил, а теперь куражишься?! Тут прибежали половые… Что произошло дальше, я не знаю; я поскорей схватил фуражку, да и давай бог ноги! Помню только, что-то страшно затрещало; помню также остов селедки в волосах старца в капоте, поповскую шляпу, летевшую через всю комнату, бледное лицо Виктора, присевшего в углу, и чью-то рыжую бороду в чьей-то мускулистой руке… Это были последние впечатления, вынесенные мной из «поминательного пира», устроенного любезнейшим Сигизмундом Сигизмундовичем в честь бедной Сусанны. Отдохнув несколько, я отправился к Фустову и рассказал ему всё, чему я был свидетелем в течение того дня. Он выслушал меня сидя, не поднимая головы, и, подсунув обе руки под ноги, промолвил опять: «Ах, моя бедная, бедная!» – и опять лег на диван и повернулся ко мне спиной. — 84 —
|