|
Фустов покраснел. – Что вы хотите этим сказать? – спросил он. – А то, что я еще не ослеп и отлично вижу всё, что у меня перед носом делается: шуры-то-муры ваши с сестрицей моей я вижу… И ничего я против этого не имею, потому: во-первых, не в моих правилах, а во-вторых, моя сестрица, Сусанна Ивановна, сама через все тяжкие прошла… Только меня-то за что же презирать? – Вы сами не понимаете, что вы такое лепечете! Вы пьяны, – проговорил Фустов, доставая пальто со стены. – Обыграл, наверное, какого-то дурака и врет теперь чёрт знает что! Виктор продолжал лежать на диване и только заболтал ногами, перевешенными через ручку. – Обыграл! Зачем же вы вино пили? Оно ведь на выигрышные деньги куплено. А врать мне нечего. Не я виноват, что Сусанна Ивановна в своей прошедшей жизни… – Молчите! – закричал на него Фустов. – Молчите… или… – Или что? – Вы узнаете что. Петр, пойдем. – Ага, – продолжал Виктор, – великодушный рыцарь наш в бегство обращается. Видно, не хочется правду-то узнать! Видно, колется она, правда-то! – Да пойдем же, Петр, – повторил Фустов, окончательно потерявший обычное свое хладнокровие и самообладание. – Оставим этого дрянного мальчишку! – Этот мальчишка не боится вас, слышите, – закричал нам вслед Виктор, – презирает вас этот мальчишка, пре-зи-рает! Слышите! Фустов так проворно шел по улице, что я с трудом поспевал за ним. Вдруг он остановился и круто повернул назад. – Куда ты? – спросил я. – Да надо узнать, что этот глупец… Он, пожалуй, спьяна, бог знает что… Только ты не иди за мной… Мы завтра увидимся. Прощай! И, торопливо пожав мою руку, Фустов направился к гостинице Яр. На другой день мне не удалось увидеть Фустова, а на следующий за тем день я, зайдя к нему на квартиру, узнал, что он выехал к своему дяде в подмосковную. Я полюбопытствовал, не оставил ли он записки на мое имя, но никакой записки не оказалось. Тогда я спросил лакея, не знает ли он, сколько времени Александр Давыдыч останется в деревне. «Недели с две, а то и побольше, так полагать надо», – отвечал лакей. Я на всякий случай взял точный адрес Фустова и в раздумье побрел домой. Эта неожиданная отлучка из Москвы, зимой, окончательно повергла меня в недоумение. Моя добрая тетушка заметила мне за обедом, что я всё ожидаю чего-то и гляжу на пирог с капустой, как будто в первый раз от роду его вижу. «Pierre, vous n’?tes pas amoureux?»[40] – воскликнула она наконец, предварительно удалив своих компаньонок. Но я успокоил ее: нет, я не был влюблен. — 50 —
|