|
– Сейчас, сейчас, – засеменил Иван Демьяныч. – Элеонора Карповна! Leonore! Lenchen! Пожалуйте сюда! Что-то грузно завозилось за дверью, и в ту же минуту раздалось повелительное восклицание Виктора: «Что ж это, лошадь не закладывают? Не пешком же мне в полицию тащиться?» – Сейчас, сейчас, – снова залепетал Иван Демьяныч. – Элеонора Карповна, пожалуйте же сюда! – Aber, Иван Демьяныч, – послышался ее голос, – ich habe keine Toilette gemacht![148] – Macht nichts. Komm herein![149] Элеонора Карповна вошла, придерживая двумя пальцами косынку на голой шее. На ней был утренний капот-распашонка, и волос она не успела причесать. Иван Демьяныч тотчас подскочил к ней. – Вы слышите, Виктор лошадь требует, – промолвил он, торопливо указывая пальцем то на дверь, то на окно. – Пожалуйста, распорядитесь попроворнее! Der Kerl schreit so! – Der Fiktor schreit immer, Иван Демьяныч, Sie wissen wohl[150], – отвечала Элеонора Карповна, – а я сама сказала кучеру, только он вздумал овес задавать. Вот какое несчастье случилось вдруг, – прибавила она, обратясь ко мне, – и кто это мог ожидать от Сусанны Ивановны? – Я всегда это ожидал, всегда! – закричал Ратч и высоко поднял руки, причем его бухарский халат разъехался спереди, и обнаружились препротивные нижние невыразимые из замшевой кожи с медными пряжками на поясе. – Разрыв сердца! разрыв оболочек! Гипертрофия! – Ну да, – повторила за ним Элеонора Карповна, – гипо… Ну, вот это. Только мне очень, очень жалко, опять-таки скажу… – И ее топорное лицо понемножку перекосилось, брови приподнялись трехугольником и крохотная слезинка скатилась на круглую, точно налакированную, как у куклы, щеку… – Мне очень жалко, что такой молодой человек, которому только бы следовало жить и пользоваться всем… всем… И этакое вдруг отчаяние! – Na, gut, gut… geh, alte![151] – перебил г. Ратч. – Geh’shon, geh’shon[152], – проворчала Элеонора Карповна и вышла вон, всё еще придерживая пальцами косынку и роняя слезинки. И я отправился вслед за нею. В передней стоял Виктор в студенческой шинели с бобровым воротником и фуражкой набекрень. Он едва глянул на меня через плечо, встряхнул воротником и не поклонился, за что я ему мысленно сказал большое спасибо. Я не успел отойти двадцати шагов от дома Ратча, как вдруг ко мне из-за угла переулка быстрыми шагами приблизился человек сумрачного вида, уже не молодой, закутанный в поношенное альмавива. — 266 —
|