|
– Посмотрите, посмотрите, что тут происходит! – завизжал он, – посмотрите! Он с ума сошел, взбеленился… и вот что делает! Я уж за полицией послал – да никто не едет! Никто не едет! Ведь если я в него выстрелю, с меня закон взыскать не может, потому что всякий человек вправе защищать свою собственность! А я выстрелю!.. Ей-богу, выстрелю! Он подскочил к дому. – Мартын Петрович, берегитесь! Если вы не сойдете, – я выстрелю! – Стреляй! – раздался с крыши хриплый голос. – Стреляй! А вот тебе пока гостинец! Длинная доска полетела сверху и, перевернувшись раза два на воздухе, брякнулась наземь у самых ног Слёткина. Тот так и взвился, а Харлов захохотал. – Господи Иисусе! – пролепетал кто-то за моей спиною. Я оглянулся: Сувенир. «А! – подумал я, – перестал теперь смеяться!» Слёткин схватил близ стоявшего мужика за шиворот. – Да полезай, полезай же, полезайте, черти, – вопил он, тряся его изо всей силы, – спасайте мое имущество! Мужик ступил раза два, закинул голову, помахал руками, закричал: – Эй, вы! господин! – потолокся на месте и верть назад. – Лестницу! лестницу несите! – обратился Слёткин к прочим крестьянам. – А где ее взять? – послышалось ему в ответ. – И хоть бы лестница была, – промолвил не спеша один голос, – кому ж охота лезть? Нашли дураков! Он те шею свернет – мигом! – С’час убиеть, – проговорил один молодой белокурый парень с придурковатым лицом. – А то нешто нет? – подхватили остальные. Мне, показалось, что, не будь даже явной опасности, мужики все-таки неохотно исполнили бы приказание своего нового помещика. Чуть ли не одобряли они Харлова, хоть и удивлял он их. – Ах вы, разбойники! – застонал Слёткин, – вот я вас всех… Но тут с тяжким грохотом бухнула последняя труба, и среди мгновенно взвившегося облака желтой пыли Харлов, испустив пронзительный крик и высоко подняв окровавленные руки, повернулся к нам лицом. Слёткин опять в него прицелился. Евлампия одернула его за локоть. – Не мешай! – свирепо вскинулся он на нее. – А ты – не смей! – промолвила она, – и синие ее глаза грозно сверкнули из-под надвинутых бровей. – Отец свой дом разоряет. Его добро. – Врешь: наше! – Ты говоришь: наше; а я говорю: его. Слёткин зашипел от злобы; Евлампия так и уперлась ему в лицо глазами. – А, здорово! здорово, дочка любезная! – загремел сверху Харлов. – Здорово, Евлампия Мартыновна! Как живешь-можешь со своим приятелем? Хорошо ли целуетесь, милуетесь? — 141 —
|