|
Пробормотав эти несвязные слова, он вдруг поднялся и вышел. Матушка позвонила, велела вошедшему лакею тотчас догнать и непременно воротить Мартына Петровича, но тот уже успел сесть на свои дрожки и убраться. На следующее утро матушка, которую странный поступок Мартына Петровича и необычайное выражение его лица одинаково изумили и даже смутили, собиралась было послать к нему нарочного, как он сам опять появился перед нею. На этот раз он казался спокойнее. – Сказывай, батюшка, сказывай, – воскликнула матушка, как только увидела его, – что это с тобою поделалось? Я, право, вчера подумала: господи! – подумала я, – уж не рехнулся ли старик наш в рассудке своем? – Не рехнулся я, сударыня, в рассудке своем, – отвечал Мартын Петрович, – не таковский я человек. Но мне нужно с вами посоветоваться. – О чем? – Только сомневаюсь я, будет ли вам сие приятно… – Говори, говори, отец, да попроще. Не волнуй ты меня! К чему тут сие ? Говори проще. Али опять меланхолия на тебя нашла? Харлов нахмурился. – Нет, не меланхолия – она у меня к новолунию бывает; а позвольте вас спросить, сударыня, вы о смерти как полагаете? Матушка всполохнулась. – О чем? – О смерти. Может ли смерть кого ни на есть на сем свете пощадить? – Это ты еще что вздумал, отец мой? Кто из нас бессмертный? Уж на что ты великан уродился – а и тебе конец будет. – Будет! ох, будет! – подхватил Харлов и потупился. – Случилось со мною сонное мечтание… – протянул он наконец. – Что ты говоришь? – перебила его матушка. – Сонное мечтание, – повторил он. – Я ведь сновидец! – Ты? – Я! А вы не знали? – Харлов вздохнул. – Ну, вот… Прилег я как-то, сударыня, неделю тому назад с лишком, под самые заговены к Петрову посту; прилег я после обеда отдохнуть маленько, ну и заснул! И вижу, будто в комнату ко мне вбег вороной жеребенок.* И стал тот жеребенок играть и зубы скалить. Как жук вороной жеребенок. Харлов умолк. – Ну? – промолвила матушка. – И как обернется вдруг этот самый жеребенок, да как лягнет меня в левый локоть, в самый как есть поджилок! Я проснулся – ан рука не действует и нога левая тоже. Ну, думаю, паралич; однако поразмялся и снова вошел в действие; только мурашки долго по суставцам бегали и теперь еще бегают. Как разожму ладонь, так и забегают. – Да ты, Мартын Петрович, как-нибудь руку перележал. – Нет, сударыня; не то вы изволите говорить! Это мне предостережение… К смерти моей, значит. — 111 —
|