|
Совесть почти не упрекала Фенечку, но мысль о настоящей причине ссоры мучила ее по временам; да и Павел Петрович глядел на нее так странно… так, что она, даже обернувшись к нему спиною, чувствовала на себе его глаза. Она похудела от непрестанной внутренней тревоги и, как водится, стала еще милей. Однажды – дело было утром – Павел Петрович хорошо себя чувствовал и перешел с постели на диван, а Николай Петрович, осведомившись об его здоровье, отлучился на гумно. Фенечка принесла чашку чаю и, поставив ее на столик, хотела было удалиться. Павел Петрович ее удержал. – Куда вы так спешите, Федосья Николаевна? – начал он. – Разве у вас дело есть? – Нет-с… да-с… Нужно там чай разливать. – Дуняша это без вас сделает; посидите немножко с больным человеком. Кстати, мне нужно поговорить с вами. Фенечка молча присела на край кресла. – Послушайте, – промолвил Павел Петрович и подергал свои усы, – я давно хотел у вас спросить: вы как будто меня боитесь? – Я-с?.. – Да, вы. Вы на меня никогда не смотрите, точно у вас совесть не чиста. Фенечка покраснела, но взглянула на Павла Петровича. Он показался ей каким-то странным, и сердце у ней тихонько задрожало. – Ведь у вас совесть чиста? – спросил он ее. – Отчего же ей не быть чистою? – шепнула она. – Мало ли отчего! Впрочем, перед кем можете вы быть виноватою? Передо мной? Это невероятно. Перед другими лицами здесь в доме? Это тоже дело несбыточное. Разве перед братом? Но ведь вы его любите? – Люблю. – Всей душой, всем сердцем? – Я Николая Петровича всем сердцем люблю. – Право? Посмотрите-ка на меня, Фенечка (он в первый раз так называл ее…) Вы знаете – большой грех лгать! – Я не лгу, Павел Петрович. Мне Николая Петровича не любить – да после этого мне и жить не надо! – И ни на кого вы его не променяете? – На кого ж могу я его променять? – Мало ли на кого! Да вот хоть бы на этого господина, что отсюда уехал. Фенечка встала. – Господи боже мой, Павел Петрович, за что вы меня мучите? Что я вам сделала? Как это можно такое говорить?.. – Фенечка, – промолвил печальным голосом Павел Петрович, – ведь я видел… – Что вы видели-с? – Да там… в беседке. Фенечка зарделась вся до волос и до ушей. – А чем же я тут виновата? – произнесла она с трудом. Павел Петрович приподнялся. – Вы не виноваты? Нет? Нисколько? – Я Николая Петровича одного на свете люблю и век любить буду! – проговорила с внезапною силой Фенечка, между тем как рыданья так и поднимали ее горло, – а что вы видели, так я на страшном суде скажу, что вины моей в том нет и не было и уж лучше мне умереть сейчас, коли меня в таком деле подозревать могут, что я перед моим благодетелем, Николаем Петровичем… — 103 —
|