|
Однажды Берсенев пришел к Стаховым не в обычную пору, часу в одиннадцатом утра. Елена вышла к нему в залу. – Вообразите себе, – начал он с принужденной улыбкой, – наш Инсаров пропал. – Как пропал? – проговорила Елена. – Пропал. Третьего дня вечером ушел куда-то, и с тех пор его нет. – Он не сказал вам, куда он пошел? – Нет. Елена опустилась на стул. – Он, вероятно, в Москву отправился, – промолвила она, стараясь казаться равнодушной и в то же время сама дивясь тому, что она старается казаться равнодушной. – Не думаю, – возразил Берсенев. – Он ушел не один. – С кем же? – К нему третьего дня, перед обедом, явились два каких-то человека, должно быть его соотечественники. – Болгары? почему вы это думаете? – А потому, что, сколько я мог расслышать, они говорили с ним на языке, мне не известном, но славянском… Вот вы всё находите, Елена Николаевна, что в Инсарове таинственного мало: уж на что таинственнее этого посещения? Представьте: вошли к нему – и ну кричать и спорить, да так дико, злобно… И он кричал. – И он? – И он. Кричал на них. Они как будто жаловались друг на друга. И если бы вы взглянули на этих посетителей! Лица смуглые, широкоскулые, тупые, с ястребиными носами, лет каждому за сорок, одеты плохо, в пыли, в поту, с виду ремесленники – не ремесленники и не господа… Бог знает что за люди. – И он с ними отправился? – С ними. Накормил их да ушел с ними. Хозяйка мне сказывала, – они вдвоем целый огромный горшок каши съели. Так, говорит, вперегонку и глотали, словно волки. Елена слабо усмехнулась. – Вы увидите, – промолвила она, – всё это разрешится чем-нибудь очень прозаическим. – Дай бог! Только напрасно вы употребили это слово. В Инсарове нет ничего прозаического, хотя Шубин и уверяет… – Шубин! – перебила Елена и пожала плечом. – Но сознайтесь, что эти два господина, глотающие кашу… – И Фемистокл ел накануне Саламинского сражения*, – с улыбкой заметил Берсенев. – Так; но зато на другой день и было сражение. – А вы все-таки дайте мне знать, когда он вернется, – прибавила Елена и попыталась переменить разговор, но разговор не клеился. Появилась Зоя и стала ходить по комнате на цыпочках, давая тем знать, что Анна Васильевна еще не проснулась. Берсенев ушел. В тот же день, вечером, принесли от него записку Елене. «Вернулся, – писал он ей, – загорелый и в пыли по самые брови; но зачем и куда ездил, не знаю; не узнаете ли вы?» — 130 —
|