|
Олеся зарыдала и закрыла лицо руками. Торицкий хотел вырваться из рук своих стражей, но осторожные гайдамаки предвидели это движение и удержали его. – Напрасный труд, пан Торицкий, – сказал ему Гаркуша спокойно и важно. – И что мог бы ты сделать, один и безоружный, против сорока таких удальцов, как мои? Нареченного же твоего тестя сам сатана со всем своим бесовским причетом не вырвал бы теперь из моих рук. Чему быть, того не миновать; что я положил у себя на сердце, то непременно исполню. Потом, переменив выражение лица, с улыбкою обратился он к шуту. – Здравствуй, приятель, – сказал он ему, – да кто тебя так опоясал? – Твоя прислуга, дядько! – отвечал шут. – Видно, они берегут мое здоровье и боялись, чтоб я не простудился. Умные люди говорят, что в сильные жары должно больше бояться простуды, нежели в трескучие морозы. – Паливода! – сказал Гаркуша, взглянув на высокого, плечистого и курчавого цыгана своей шайки. – Вижу, что здесь не без твоих проказ; шут шута далеко видит. Однако же, пока я не велел самого тебя завязать в мокрый мешок и не приложил тебе нагайской припарки, так потрудись, развяжи своего товарища по ремеслу. – Рябко не товарищ этого черномазому головорезу, – проворчал шут с заметною досадой, – у него самые дурацкие шутки; спеленал Рябка как малое дитя. А когда спеленал, так пусть и нянчит; только я наперед ему говорю, что я дитя самое упрямое и блажливое. Между тем цыган развязал узлы, развил кушак и выпустил бедного Рябка на свободу. Первым действием шута было то, что он вцепился в черные курчавые волосы цыгана и начал трясти ему голову, приговаривая: «Вот так, так сеют мак». Гаркуша громко смеялся такому неожиданному поступку шута; но рассерженный Паливода схватил жилистыми руками своего противника под бока, стиснул его, поднял вверх и конечно ударил бы его о землю, если б Гаркуша не помешал ему в том. – Ты столько меня позабавил, что я должен тебе заплатить за это, сказал атаман шуту. – Говори смело, чего бы ты хотел от меня? – Прежде всего, отдай мой грош, который я тебе подал сегодня: он годится для нищей братии, а не для вашей братьи. – Охотно, – сказал Гаркуша, сунул руку в карман и, вытащив из него червонец, подал шуту. – Это не мой, – отвечал шут, глядя исподлобья на гайдамака, – этот запятнан, а мой был чист, как… как мои руки. Гаркуша понял упрек. Он нахмурил брови, безмолвно опустил руку в карман, вынул несколько монет и, отыскав между ними грош, отдал его шуту. Потом, в раздумье подняв серебряный полуполтинник, поданный ему Торицким, сказал, оборотясь в ту сторону, где сидели жених и невеста: — 53 —
|