|
– Рябко! – сказал толстый пан протяжно-томным голосом, как будто бы это был голос больного. – Нравится ли тебе это место? – Как не нравиться! – отвечал полосатый шут. – Если б этот овраг был мой, то я отдал бы его на аренду гайдамакам и собирал бы с него славный доход. – Безбожник! разве ты захотел бы погубить свою душу, связавшись с душегубцами? – И, дядько! не я был бы первый, не я последний. Да и за что про одних только бедных гайдамаков идет такая дурная слава? А наши судовые, чернильные пиявки, разве не душегубцы, когда у них виноватый прав, а правый виноват? – Правда, правда твоя, Рябко! ты дурак, а судишь иногда, как путный человек. – И твоя правда, дядько, да не совсем: у путного человека язык спутан, а у дурака развязан. Ты мне помешал говорить о гайдамаках и душегубцах. Слушай же и учись: а наши паны, которые сдирают по три шкуры с мужиков своих, то частыми поборами, то ременными нагайками, не… – Подавись этим словом, собака! – взревел толстый пан, совершенно переменив тон и голос. – Тебе ли судить о панах, негодный червяк? – Вот ты и рассердился, дядько, – сказал шут весьма спокойно, как будто бы не боясь гнева своего пана, – и опять ты не дал мне договорить: речь не о тебе шла, а о других панах, которых я видал по белому свету. – Ну, то-то же, – промолвил пан Просечинский, успокоясь, – иначе ты отведал бы, каковы арапники у моих псарей. – У тех панков, что пануют над собаками? я и без того знаю: у них арапники панские; где надо брать добром, там они отнимают побоями… Да собакам собачья и честь! Иное дело, когда людей честят по-собачьи… В это время вошел кашевар, или походный повар пана Просечинского, и спросил, что прикажет готовить к обеду. – Почти что ничего! – промолвил толстый пан прежним своим протяжно-томным голосом, который старинные малороссийские паны полагали в числе приличии хорошего тона, особливо, когда говорили с своими подчиненными или с мелкопоместною шляхтой. – Я человек больной, – продолжал он после некоторой расстановки. – Много есть не могу; притом же нынче постный день… Что у нас есть в запасе? – Есть десятков пять крупных окуней да три сотни раков. Я закупил это для панского стола в последней деревне, которою мы проезжали, и сложил в мешки с свежею травою. – Три сотни! много, очень много: я человек больной и много есть не могу… Сварить половину; остальные к ужину; а из рыбы изготовить уху; рыбы не к чему оставлять, еще найдем где купить… Ну! — 47 —
|