|
Приводим ряд мест текста, которые подпали под авторское сокращение при подготовке отдельного издания по причинам, по-видимому, не связанным с цензурными опасениями. , строка 4 св. После: «начали говорить о principes» в «Современнике» было: Фуксенок вздумал было школьничать, стал, по обыкновению, уверять Родивона, что у него голубой нос, и даже до того развил свою тему, что задел мимоходом и maman Храмолобову; но «стригуны» нашли, что это нисколько не остроумно, и немедленно пригласили его к порядку. – Ты, поганый Фуксенок, не понимаешь, – заметил ему Сережа Свайкин, – ты не понимаешь, что он хоть и Родивон (а у тебя в самом деле голубой нос, Родивон!), однако все-таки составляет часть того самого principe, который осуществляем и мы! И в самом деле, мы, русские, этого не понимаем. Оттого ли, что мы еше не достигли гражданской зрелости, или оттого, что в наши сердца самою природой, вместо principes вложена масленица, только в нас как-то ничего этакого солидного не имеется. Все-то мы шутим; везде-то прежде всего свинство усматриваем. Если у кого из носу целая борода вылезет, – мы это сейчас заметим, а если у этого самого человека целый лес добродетелей в сердце сидит, то мы сто лет будем мимо него ходить, и все-таки ничего, кроме бороды в носу, не приметим. А что всего хуже, так это то, что мы даже в самом зубоскальстве нашем никакого соображения не имеем, а руководимся минутным глупым вдохновением. Нет чтобы над купцом или мужиком посмеяться: «Какой, дескать, мужик!», а все норовим своего же брата дворянина оборвать: «У тебя, дескать, две души с половиной, так ты, брат, только держись, как мы над тобой пошутим!» Глупо. Не понимаем мы, что тут дело совсем не в двух душах с половиной, а в principe, который, подобно солнцу, одинаково светится и в океане безбрежном, и в малой капле вод. Не понимаем, что, позоря своего соседа, мы сами себя позорим, что, заставляя его, для потехи, свихивать на сторону рыло, а ногами выделывать вензеля, мы тем самым незаметно свихиваем рыло тому principe, в силу которого существуем сами. Не понимаем, что от этого нет у нас никакого единения, и что ничего не может быть удивительного, если мы разлезаемся врозь[227]. Как бы то ни было, однако ж нельзя не сознаться, что действительно наши дела очень и очень плохи. Старичье наше действовало непредусмотрительно и нелепо до безобразия; оно действовало так, как будто и в самом деле крепостное право было таким сокровищем, которому никогда и конца не должно быть! А когда конец наступил, когда крепостному праву сказали шабаш, то старичье раскислось, да тут же и нас, молодежь, в тупик поставило. Везде была феодальная система – у нас ее не было; везде были preux chevaliers – у нас их не было; везде были крестовые походы – у нас их не было; везде были хоть какие-нибудь хартии – у нас никаких не было. По-виднмому, у нас была исполнительность и расторопность, но старичье и из этих данных ничего не сумело выработать и оставило в наследство одну масленицу. — 384 —
|