|
Но Надежда Петровна по-прежнему смотрела в упор на старого помпадура. – Я, сударыня, еще сегодня имел счастье докладывать… Полициймейстер вздохнул. – Что же? – вступился Бламанже?. – А что ж, говорят, коли оне хотят противодействовать, так и пускай!.. Нехорошо это, Надежда Петровна! Бог с вас за это спросит! так-то-с! Но она все молчала и, казалось, в глазах смотрящего на нее помпадура почерпала все бо?льшую и бо?льшую душевную твердость. «Нашалил – и уехал!» – думалось ей. – Вот то-то оно и есть-с! – продолжал полициймейстер, как бы предвосхищая ее мысль, – они-то уехали, а мы вот тут отдувайся-с! – Я постоянно ей это твержу! – оправдывался Бламанже?, – и не я один – все общество! Но Надежда Петровна уже не слушала более. Она вскочила с места и, как раненая тигрица, устремилась на полициймейстера. – Так вы забыли, кто меня любил? – вскрикнула она на него, – а я… я помню! я все помню! И с этим словом она величественно удалилась из комнаты. Попытки, однако, этим не ограничились. Чаще и чаще начали навещать Надежду Петровну городские дамы, и всякая непременно заводила речь об новом помпадуре. Некоторые говорили даже, что он начинает приударять. – Как жаль, что около него нет… vous savez?[14] – прибавляла при этом какая-нибудь сердобольная дамочка. – Нет, не знаю! – отвечала Надежда Петровна с изумительным равнодушием. – Ну, этого… как это лучше выразить… руководящего… – А! Наступила эпоха обедов и балов. Надежда Петровна все крепилась и не спускала глаз с портрета старого помпадура. В городе стали рассказывать друг другу по секрету, что она надела на себя вериги. – Mais, enfin, cela commence ? devenir ridicule, ma ch?re![15] – говорили ей подруги, приглашая принять участие в общественных торжествах. – Вы не знаете, mesdames, кто меня любил! – был ее обыкновенный ответ на эти приставанья, – а я… я знаю! О! я очень-очень много знаю! – Все это так… c’est sublime, il n’y a rien ? dire![16] но все же… всему есть наконец мера! – Вот так-то я с ней каждый божий день бьюсь! – вступался при этом надворный советник Бламанже?, который, в последнее время, истаял, как свечка. В сущности, однако ж, сердце ее мало-помалу подавалось. Она начинала уже анализировать физиономию старого помпадура и находила, что у него нос… – Ах, ma ch?re[17], посмотрите, какой у него уморительный нос! – говорила она Ольге Семеновне. – Я удивляюсь, как вы прежде этого не заметили, – отвечала госпожа Проходимцева, которая и с своей стороны употребляла все усилия, чтобы заставить Надежду Петровну позабыть о прошедшем. – Да и губы-то не больно мудрящие! — 36 —
|