|
– Однако ведь они, mon cher, совсем не желают этого! – возразил я, все еще питая некоторую веру в многоболтаевские вольности. – Mais laissez donc, laissez donc, mon cher![97] разве они понимают! – сказал мне мой либеральный друг, смотря на меня уже с некоторым негодованием. – Не?што они что разумеют! – поддакнул, с своей стороны, Иван Парамоныч. И приговор был подписан, но я все-таки не мог успокоиться. Несмотря на происшествие с приговором, я все чего-то доискивался, все еще продолжал делать наблюдения. Увы! я должен сказать правду, что мало утешительного вынес из этих наблюдений. Во-первых, я убедился, что выборные многоболтаевцы, занимавшие должности в общественном управлении, проводили время, собственно, в том, что топили печи в доме общественного управления и по очереди в нем ночевали, совокупляя таким образом в себе и должности сторожей. Во-вторых, я узнал, что они не только не гордились честью участвовать в многоболтаевских делах, но даже положительно тяготились ею. – И для чего только нас держут! – сказал мне один из них, внезапно обнаруживая какую-то тоскливую доверчивость. – Как же для чего, мой друг (защитникам многоболтаевских интересов я всегда говорил не иначе, как «мой друг» или «голубчик»)! Ведь вот теперь вам дал Николай Петрович права… – Права-то? – Ну да, права… как же ты, голубчик, не понимаешь этого? Заседатель от земли смотрел на меня, выпучив глаза. – Ну? – сказал он. – Ну да, права, – повторил я. – А Иван Парамоныч-то что? – спросил заседатель. Я смешался еще более. «Однако вы таки бестии!» – подумал я и на первый раз так на этом и порешил, все еще надеясь, что когда-нибудь, со временем, «бестии» все-таки придут в себя. Но мне не пришлось этого дождаться. Через полгода я встретил Николая Петровича в Петербурге и, натурально, сейчас же обратился к нему с вопросом: – Ну что, как ваши деревенские дела? Николай Петрович махнул рукой. – Гм… – сделал я. – Бросил! – отвечал мой приятель. Признаюсь, я готов был обвинить моего друга в ретроградстве, в недостатке энергии, в совершенном отсутствии инициативы… Я почти готов был задушить его! – Mon cher! не обвиняйте меня! – сказал он кротко. – Да нет, Николай Петрович! это была ваша обязанность! вы должны были персеверировать*! – Нельзя! – возразил он мне самым решительным тоном. – Они ничего не понимают! И вслед за тем он рассказал мне трогательную историю своих усилий и их непониманий. — 341 —
|