|
Шекснинска стерлядь золотая* сделалась жертвою плотоядности критика Кроличкова; я видел, как страдал мажордом мецената, стоя за стулом публициста Бенескриптова* и чуть-чуть не вслух восклицал: «embourb?! embourb?!»[48] – я видел все это и страдал не менее самого мажордома. Я думал: «Как очутился ты здесь, бедный, трудящийся люд? что общего между тобой и этим гнилым расслабленным меценатом, у которого даже головы совсем нет, а есть вместо нее какое-то прозрачное на свет яйцо? Зачем притащился ты сюда с холодного твоего чердака, где, по крайней мере, честно заработывал свой незавидный кусок хлеба? embourb?! embourb?!» Да, это картина ужасная, потрясающая. Представьте себе развалившегося в креслах маленького, преждевременно от глупости оплешивевшего мецената и перед ним согбенного в дугу философа Ризположенского. – Мне было бы необходимо тысяч двадцать для продолжения моего дела, – заискивающим голосом говорит философ. – Хорошо, я вам дам их; но надеюсь, что вы будете проводить мои идеи! – отвечает меценат, грациозно поматывая своей прозрачной головкой. «Какие такие это идеи!» – секретно думает Ризположенский, но вслух вещает так: – Уж это само собой разумеется… тем более что наши идеи и ваши… – Ну да, ну да, а то меня Бенескриптов однажды уж надул*…И если вы будете хорошо вести дело, будете проводить мои идеи, то я не ограничусь… я еще… Ризположенский бледнеет и краснеет; у него, что называется, «от радости в зобу дыханье сперло»*. Он спешит откланяться, ибо опасается, чтоб меценат не раздумал, не обратил своих милостей на кого-нибудь другого, и вообще не перевершил своего великодушного решения (иногда и это случается). – Петр! – говорит меценат своему камердинеру, – поди догони Ризположенского и поднеси ему рюмку водки! Повторяю: это картина мрачная и потрясающая. Но я не о расслабленных меценатах намерен здесь говорить, но о тех настоящих русских меценатах, которые более или менее сопровождают каждого литератора в его земном странствовании с* первой минуты вступления на словесное поприще и до самой смерти. Таких меценатов, конечно, нельзя не любить, по той простой причине… ну, да просто потому, что их не любить невозможно.* Итак, в начале уже нынешнего года один из моих многочисленных меценатов, встретивши* меня на улице, сказал мне: – Друг мой! я должен сознаться, что иногда вы пишете очень… да, очень недурно! Я расцвел. – Да, недурно. Но за всем тем, я позволю себе одно, только одно дружеское замечание… — 172 —
|